Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Борис резко оттолкнул его, и Витька, потеряв равновесие, въехал руками в гальку. Секунду он стоял так, на четвереньках, задыхаясь от ярости и стыда. Потом поднялся и, не оглядываясь, побежал обратно. «Гадина, гадина, гадина! — шептал он на бегу, — За золото душу продал!» Сердце душно колотилось в горле. «Ну, подожди, гадина!»

До телефона от ручья было километра два с половиной. Витька бежал, разбрызгивая лужи, падал, срываясь на отвалах, и снова бежал, чувствуя, как едко щиплет глаза — не то пот, не то яростные слезы.

В «Аленушке» долго ничего не могли понять (грозой где-то повредило линию), ругались, потом наконец сказали, что фельдшер уехал на «Зимний» и будет только завтра.

На рассвете за Сергуней пришел «краб» Федюхина, единственного водителя, который мог после дождей пробиться на Черный. Федюхин был весь в грязи, даже на щеках засохла грязь. Но машину он все-таки привел.

В районной больнице Витька сидел рядом с Нюрой на жестком диванчике, пахнувшем уколами, и придерживал ее за плечи. Она всхлипывала без слез, не открывая глаз. Сестра влила Нюре сквозь сжатые губы что-то пахучее. Нюра обмякла и, казалось, уснула.

Часа через полтора вышла врач, принимавшая Сергуню, посмотрела на Витьку измученными глазами и сердито сказала:

— Э-эх, родители, что же раньше не привезли?

— Не может быть! — одними губами сказал Витька.

— Что «не может быть»? — громко сказала врач. — Все может быть! Да вы… вы что? Как вам не стыдно! Да жив, жив ваш малыш…

Витька не слышал последних слов. Он выскочил во двор, перескочил через деревянную ограду и побежал к автобазе.

Вечером на попутном самосвале он добрался до стрелки, протопал двадцать километров до Черного и, не заходя домой, пошел к ручью.

— Это тебе за Сергуню! — сказал он, тяжело опуская кулак в запрокинутое лицо. — А это за меня, за то, что тебе, шкуре, верил…

— Ладно, — сказал Булыгин, поднимаясь и поправляя ремень, — оставайся пока, Бобров, и работай. На днях будет суд. Я свое мнение скажу… А лоток запрещаю! К черту!

По всей Колыме был объявлен тогда поход за вольноприносительское золото. Об этом писали газеты, за это боролись райкомы комсомола. «Дадим стране больше золота!» И только немногие директора приисков понимали: лоток не увеличивает добычу золота, напротив, он разваливает дисциплину, снижает производительность труда на полигонах, разлагает людей. И эти немногие, вроде Шуринка, директора «Адыгалаха», запрещали лоток — под свою ответственность. Не знаю, продолжается ли сейчас кампания за вольноприносительское золото. То, что она вредна, уже доказано, по-моему, временем.

Восемнадцатого сентября стали регистрировать наконец билеты на Билибино. ИЛ-12 весь промерз за время стоянки. От дыхания потолок стал постепенно оттаивать, и за воротник шлепались крупные капли. Скамейки были как лед. Мы сидели, прижавшись друг к другу, мерзлые, как эскимо. Болтанка была отменная. Под крылом качались высокие горы. Одна гряда, другая. Мы были счастливы, несмотря на болтанку и холод. Мы ждали Билибино, как обетованную землю.

Они шли второй месяц — начальник поискового отдела и рабочий. Терпеливо пережидали туман у гор, чтобы не попасть из одной системы хребтов в другую, переходили вброд реки, в партиях меняли потрескавшиеся сапоги и снова шли — к следующей партии. Иногда им встречались яранги чаучей — оленных чукчей. Под гостеприимным пологом, обливаясь потом от жары, жевали копальхен — моржовое мясо с душком, от одного вида которого все переворачивалось внутри. После третьей чашки чаю хозяин обычно спрашивал: «Раапынгль? Что нового?» И они рассказывали, кто они и зачем идут и что видели в соседнем стойбище. Чукчи хмурились, им казалось, что, когда раскопают землю, пропадет у оленей корм и разбежится зверь.

— Наоборот, будет хорошо, — втолковывал им геолог, — немельхен, хорошо!

— Ы кайва! Правильно! — соглашались хозяева, но видно было, что они не верят его словам.

Потом вся яранга устраивалась на ночлег: потные голые тела вплотную укладывались на оленьих шкурах. Русские брали свои кукули — спальные мешки и выбирались на улицу.

Звездное небо низко нависало над головой, ничем не заслоненное. Если долго смотреть в него, начинала кружиться голова. Отдышавшись от зловонной яранги, геолог думал, что вот и здесь когда-нибудь откроют олово или золото, построят поселок с чистенькими домишками и, может, чукчи тоже осядут в поселке и будут уходить только мужчины — на лето, со стадом.

А утром они снова отправлялись в путь — к ближайшей партии. Чукчи показывали им, где в последний раз видели белых — таньги.

К сентябрю их отделяли от Певека шестьсот километров тундры. Проверив последнюю партию, они вышли на берег огромной лагуны и стали ждать самолет. Он не прилетал.

— Слушай, Игорь Евгеньевич, — сказал рабочий на третий день, — так и загнуться можно, а какая польза будет с того?

— Пропадать — так с музыкой! — усмехнулся геолог. — Дай-ка мне вон тот камень.

Он присел на корточки и начертил камнем на песке Чаунскую губу, потом Шелагский мыс, все побережье до мыса Шмидта.

— Мы где-то вот тут, у Рывеема, дальше река Пильхенкууль. Вон там Чемоданов нашел богатое золото. У Валькумея — олово. А здесь, что же, пусто? То-то, милый мой…

На руку геолога упала легкая пушинка, потом еще и еще. Пошел снег.

— Чукча все про «манеман» говорил, — сказал рабочий, — Это наверняка золото. А еще говорят: нет на Чукотке золота…

Потом спустился туман. Они слыхали, как дважды проурчал и улетел разыскивавший их самолет. Снег лег уже прочно.

В самом начале нашего века на Чукотке появился геолог Богданович. Он провел поисковые работы по берегу Берингова пролива и записал:

«На протяжении от мыса Литке до мыса Дежнева геологические условия оказались вполне тождественными с Номскими [10] Ном — столица Аляски. , и по обе стороны от мыса Кунтугелен золото обнаружено в каждом лотке…» И дальше: «Продолжение осадочных метаморфизированных пород (золотоносных) на Чукотском полуострове надо искать внутри страны. Туда же, следовательно, необходимо направить и поиски за золотом».

Удивительное сходство Чукотки и Аляски не давало покоя не только ученым, но и журналистам. Через четырнадцать лет после Богдановича журналист, побывавший на Чукотке, утверждал:

«Далеко за пределами всякой цивилизованной жизни… прозябает в беспросветной глуши богатейший край — Чукотский полуостров».

Он не сомневался в богатстве края, еще совершенно неведомого, и сокрушался, что не берут на Чукотке золото и позволяют американским шхунам грабить причукотские моря.

Советский торговый представитель на Чукотке отметил в своем дневнике: