Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Вокруг поднимались высокие горы, таких высоких еще не было, разве что в Провидении. Но то были совсем не такие горы и вообще на Чукотке не было… Чего не было? Почему вокруг так щемительно красиво и кажется, что мы уже на Большой земле, на нашей спокойной земле? Деревья… Здесь росли живые деревья. Лес опушил окрестные горы, сбежал золотистым парком в поселок, закрутился тополями между домиками геологов.

Поселок весь кудрявился инеем, под ветром вспыхивали розово и радужно закуржавевшие плети берез.

Мы надели рюкзаки и отправились искать партком.

Морозно пахли простыни, развешанные между тополями. Длинноногая девушка в пыжиковой шапке прогуливала породистого пса. Из-за меха виднелись ее пунцовые щеки и круглые черные глаза. Парни, направлявшиеся, судя по разговорам, на местный футбольный матч, озорно косились на пыжиковую шапку: «Веди, красавица, своего пуделя на стадион!» Пудель лаял на парней, а девушка смотрела молча, без улыбки, очень хорошенькая и серьезная.

Зимний матч кипением страстей, запахом пирожков и обилием лоточниц опять напомнил Большую землю. Билибино толкало нас — смеясь, нечаянно, от избытка воскресной радости. Поражало обилие людей, весьма беспокойных по сравнению с певекскими. Что-то юное, размашисто-самоуверенное было в красивом поселке, рождавшемся не поселком, а городом. Билибинцы будто чувствовали, что у них еще все впереди, и это все — большое и значительное. Это ощущалось даже в ровных шеренгах домов, принаряженных архитектором в краски нашей весны — розовые и нежно-зеленые.

Секретарь Билибинского райкома партии Рябов, крепкий, загорелый, показал нам генеральный план поселка.

— В пятьдесят девятом я прилетел, было всего два домика, вот тут, где книжный магазин, — он ткнул коричневым пальцем недалеко от берега Кэпервеема. — А теперь школу строим с интернатом — на девятьсот двадцать мест. Первая на Севере атомная станция тоже будет у нас, правда, мощность ее уже маловата, еще не построили, а уже маловата…

Рябов закончил Томский политехнический институт. Работал на Колыме механиком бульдозерного парка, начальником обогатительной фабрики, завом промышленного отдела Чукотского окружкома партии и, наконец, направлен сюда, почти три года назад.

— Вы вот жалуетесь — неделю в порту просидели, — сказал Рябов, — а для нас эта неделя знаете что? Мы без горючего и без продуктов…

— А зимой?

— Зимник Билибино — Зеленый мыс, он только и спасает.

Этой зимой самолеты забросили в Билибино около трех тысяч тонн грузов. Для маленьких самолетов это очень много. А для Билибино — капля в море. Машины, буровые станки, бочки с дизельным топливом — все это везут по зимнику, по укатанной снежной дороге. Земля надежнее неба: ни туч, ни туманов. Спешат караваны машин. Придет весна, пригреет солнышко — и поплывет дорога. Надо успеть проскочить, напитать хлебом, соляркой, железом растущий не по дням — по часам край. И не успевают напитать. Тает зимник. А потом ложатся на Билибино туманы, и синоптики то и дело закрывают порт. Кончается топливо, кончается хлеб. А в гаражах изнывают без дела шестьсот могучих, но бессильных машин: топь, садятся на брюхо даже трехосные «крабы».

Выход один — пробить дорогу к Зеленому мысу на реке Колыме. Так надежнее, так лучше для людей, так дешевле для государства. Я вспоминаю дебаты вокруг трассы Мухтуя — Мирный, которая должна была соединить алмазную столицу с Леной. Строительство было мучительным. Теперь бесспорно, что оно было необходимым. Дорогу назвали трассой жизни. Так должно быть и на Чукотке. Дорога необходима Билибино. Прииски и сейчас уже задыхаются в жестких «воздушных тисках». А перспективы края безграничны, поиски продолжаются. Золотая Чукотка вернет сторицей. Она вернет золотом.

Рябов сгорбился над планом поселка, опустив глянцевую голову на короткие загорелые ладони.

— Триста километров дороги нам не надо, — с просительной настойчивостью, будто на приеме у большого-большого начальства в Госплане, несколько раз повторил он.

— Пятьдесят мы уже сами отсыпали — между приисками. Остается двести сорок. Да и того поначалу не надо — помогли бы мосты построить, мостики соорудить и бетонные трубы. Зимник сразу станет длиннее месяца на полтора. — И, лукаво блеснув темными глазами, предложил: — Считайте сами, как это выгодно, — зимник за эти полтора месяца пропустит еще сорок тысяч тонн груза, а самолеты за всю зиму перетаскали тысячи три…

«Газик» дребезжал, колотясь о колдобины на дороге. Поселок Караль был километров за двадцать, а ехали мы что-то долго. Очень хотелось взглянуть на Каральваам. Это к ней концентрическими кругами подбирались поисковые партии: Ушаков, Кикас, Соколов… Мы помнили, как набрасывали силки на Каральваам. Она казалась таинственной, как пожелтевшие страницы отчетов, где между картами затерялись сухие травинки.

В болоте, среди чахлых лиственниц, промелькнули промывочные приборы Дымного. Золото уже не может уйти от преследования, его настигают везде: в тайге, в болоте, на страшной глубине, как было, например, на Крутом.

У дороги сидел по фары «краб». Он крутил всеми тремя ведущими осями и был похож на белку в колесе. «Крабу» было стыдно, потому что он вездеход. Трактор, ремонтировавший дорогу, шел к оконфузившемуся «крабу», и мы стояли и ждали, пока он неторопливо проползет.

«Газик» перемахнул полузамерзший ручей, и поселок приветствовал нас двумя маленькими колоннами домов, светлых, будто игрушечных.

Ласковыми лопухами планировал с неба снег. Все было немятое, первозданное, тихое. Стиснутый горами, извивался маленький ручей, тот самый, что мы переехали вброд. «Каральваам!» — сказал шофер. Это и была речка с царственным именем и довольно звонкой историей.

У берега на веревке мерзло цветное детское белье. Не то беспомощным, не то уютным показался нам этот крохотный поселок в долине обрывистых гор.

— Какой бешеный ритм у лиственниц, — сказал Роман.

Лиственницы на склонах росли не прямо, как положено, а разметались кто куда, будто день застал их в разгаре ночного шабаша.

В поселке храпела ночная смена. Расспросить было некого: здесь нет неработающей прослойки.

Мы потоптались в пустой конторе и отправились на полигон. Промывочные приборы уже демонтировали на зиму. У костров грелись рабочие-промывщики, ставшие монтажниками. Они окружили нас, расспрашивали, как на других приисках, нет ли чего получше Караля и где как нынче платят. Потом показали нам, что это за зверь промывочный прибор.

Зверь оказался допотопным. Бункер был уже разобран, и прибор явно похож был на инвалида с оторванной челюстью.

Рыжебородый рабочий в солдатском бушлате влез в лужу у полуразобранной колоды, зачерпнул наугад песку и стал его мыть в старом железном совке, каким подбрасывают в печку уголь. Огромные кисти рук, густо покрытые рыжими волосками, налились багровой синевой. А он все мыл, сплевывая и сопя от напряжения. В пятке совка проблеснуло золото.