Иржи Груша - Чехия. Инструкция по эксплуатации

А как мы притеснили немцев с их Vertreibung! Мы перевели это слово как "изгнание", а не "изгонение". То есть, именно с помощью вида — образуя подвижную реальность. Относительную реальность. А так им и надо, следовало разработать себе в грамматике виды [23] По-чешски: vidy . Существуют совершенный и несовершенный артикли. . Veni, vidi, vici . Вот же удивлялись! На протяжении веков они превратились в реалистов релятивизма. Парадоксально, но именно таким же образом закончилась наша старая борьба с номинализмом и во имя Правды.

Но это еще не все: поскольку мы не знаем артиклей, наш человек никогда не знает, либо — что, похоже, еще более важно — никогда и не должен иметь уверенность, идет ли речь о Wahrheit (правда — нем.) вообще, о eine Wahrheit (некоей правде — нем.) или, возможно, о die Wahrheit (Правде одной и единственной). Гус наверняка имел в виду как раз последнюю. Зато мы без всякого смущения можем думать о любой другой. Жизнь без артиклей, это немножечко типа жизни без обязательств. Кто знает, а нет ли, случаем, какой-нибудь — скажем себе так — еще более победной правды, чем та, которая сегодня здесь вот побеждает… В подобной ситуации жизнь в правде — это как раз забава.

Со всей уверенностью мы можем предлагать ее миру, ведь наверняка это никак не монашеская жизнь. В конце концов, побеждали мы довольно нерегулярно, а по поводу правды с артиклем, хотя всего лишь предположительным (Гус, гуситы), "пострадали" настолько ужасную победу, что с того времени щепотка неконкретности нам казалась чем-то более здоровым. Из правды без артикля мы создавали новый грамматический род. Ну прямо тебе божественный товар! Понятное дело, мы ведь не утверждаем, будто бы правды вообще нет, не говорим мы и того, что правда не умела побеждать, вот только нам хотелось бы знать: в каких обстоятельствах и когда.

Потому-то родилась правда людей, имеющих дачу, и "жизнь в правде" на даче. Не какая-то там особенно безумная и изысканная, но и не нищенская. Облученные светом истории — читай: взрывами и короткими замыканиями наших несчастий — мы весьма неохотно покидаем духоту и жару наших летних домиков, чтобы — будучи похожи на гипсовых гномов в садах — через ограду посмеиваться над подозрительными новинками, которые появляются вокруг, поскольку мы заранее уверены, что те не примутся.

Наши Небешаны опираются на столпах, крепко посаженных в чешской почве. Если бы Маркс был чехом, а марксизм — чешским учением, то "базис" и "надстройка" по-нашему звучали бы: "дача" и "не дача". Вот разве не звучит это несколько по-кафкиански? Ну конечно же. Потому что если из Гусинца вы не направляетесь прямиком в Непомук, а выбираете замечательную окружную дорогу через Писек и Отаву (кельтскую Атву), то совсем неподалеку попадаете в Осек — деревушку с рыбным прудом и хижиной, в которой родился некий Герман Кафка. Его сын Франц превратил чешскую тесноту и депрессию в мировую тему. Потому что чешские евреи, которым Герман наверняка был, жили среди нас в подобных условиях, в этой вот депрессивной и тесной магии близости. Самое большее, два десятка размахов во время сева и баста. То, что кто-нибудь из этого сумел собрать, должно было хватить на жизнь — а могло и не хватить. У кого была халупа, тот был халупником (кустарем — чеш.). Он рос среди побеленных известью стен, спал под балочным потолком на печи и пел про липу на дворе. Он знал все и всех, помнил всяческую чушь и всякую, даже мельчайшую проблему — навечно. В основном: все неудачные шаги, все ситуации, закончившиеся крахом и мелкие случаи. История у нас — это защита всяческих поражений, дань обстоятельствам, анекдот; действия часто без каких-либо причин.

Когда кто-то возвращался с войны — из сражений за Господина Императора и его Семейство — его не приветствовали как героя. Гордецов мы никогда не любим, дальние края для нас странны, а героизм — это игра. Медаль, такая или сякая… Главную роль играло то, а сколько они стоили: в случае инвалидов и ветеранов, которые жили с нами в наших деревушках — в особенности, когда раньше чем-то выделялись. Даже дорогой Радецкий, наш маршал из Радчи, которого судьба забросила непонятно куда — нас, впрочем, тоже (кормил нами пушки) — потерял свой памятник и площадь своего имени. Та, что в Праге, сейчас называется всего лишь Малостранской, хотя и до настоящего времени сердце у нас подходит к горлу, когда звучит "Марш Радецкого". Но уж лучше слишком много осторожности, чем слишком мало. Просто напросто, выиграла другая здешняя правда.

Маршал хижинам никак не соответствовал. В их окружении нравятся неприятности, чем бравада. Тот, что раз позволил пригореть супу (по-чешски polívka ), пускай и не известно, в каком поколении, будет Поливкой, и все уже. Смеется над ним сосед Вомачка ( vomačka — соус, подливка), у которого, в свою очередь, что-то там не удалось с мясом. Сметана (естественно, " сметана ") не разговаривает с Каливодой (мутивода), который где-то и когда-то должен был мутить воду. Зато его дочке нельзя водиться с Пржигодой ( přihoda — случайность, приключение, промах), потому что когда-то случилось с ним какое-то неподходящее событие. А ведь имеется еще и Пржикрыл ( Přikryl ), который чего-то прикрыл.

Только более всего я люблю фамилии, сгущенные, словно девизы. К примеру, Неповим ( nepovím = не скажу) или Осолсобе (Osolsobĕ = посоли себе). В том числе Скочдополе (skočdopole = а мотанись-ка в поле) обладает громадным обаянием. До сих пор ломаю я себе голову, ну вот что тот несчастный мог такого сделать. Или то был ужасный трус, который при первой же угрозе убежал в поля? А может его куда-то послали, он должен был чего-то принести и не понял? Говорят же и у нас: "А сбегай-ка в подскоках за чем-то там!". Вот он и скакнул… в хлеба. У этой истории открыт конец, и она заслуживает следующих версий. В атмосфере, в которой Новак или же Новотный представляют собой свежие примеры общественной мобильности, а Свобода, Прохазка ( Proházka = прогулка, а еще прозвище императора Франца-Иосифа I) и Поспишил ( Pospíšil = поспешил) — не селянин, не рабочий, бродячий подмастерье и обычный бездомный бродяга — все это символы динамики жителей и общин. Хюттлер (от нем. Hütte — хижина, лачуга) так легко в Гитлера не превратился бы. Вождь по фамилии Халупа? От такого и лопнуть от смеха можно.

У нас ему наверняка бы не простили тех лет нищеты в Вене. Разве не проживал он у фрау Закрейс? У Мани Закрейсовой из Полички? А собственно, чего она искала в той Вене? Вместе с братом, в качестве швеи, наверняка ей хотелось "дойти до чего-то лучшего". И достигла того, что уже могла сдать великому вождю маленькую комнатушку. Пану Халупке — Хюттлеру — та наверняка бы нравилась. А раз уже у нее был "Халупка", то почему бы еще и не Кубичека [24] А́вгуст "Густль" Ку́бичек (нем. August Kubizek , 3 августа 1888, Линц, Австрия — 23 октября 1956, Линц, Австрия) — близкий друг Адольфа Гитлера. Август Кубичек был первенцем в семье Михаэля и Марии Кубичеков и, согласно его автобиографии, единственный среди их детей дожил до совершеннолетия. Позднее Кубичек писал, что в этом было его сходство с Адольфом Гитлером, который рано лишился родителей и почти всех братьев и сестёр (кроме Паулы). Кубичек и Гитлер познакомились, снимая квартиру в Линце. Их музыкальные предпочтения оказались схожими (оба увлекались творчеством Рихарда Вагнера и любили оперу), и они подружились. С 22 февраля по начало июня 1908 года Кубичек с Гитлером жили в одной комнате в Вене. Кубичек стал музыкантом и писателем, опубликовал несколько биографических книг о Гитлере. ? Ведь они были такими близкими друзьями? Впрочем, кто знает, а насколько близкими? "Халупка" из Шумавы, только из Бемервальда, с ее австрийской стороны, такой себе сиротка, что бы он мог нам сказать… Только у нас ведь слоновая память. А не звался ли он раньше, случаем, Шикльгрубер? Вполне себе приличная фамилия, а он от нее отказывается [25] См. сноску 7. ! К тому же, ему не достаточно Хюттлера, он желает только Гитлера! У нас какой-нибудь Гейдлар, Хейтлар или даже Хейдла может хоть тысячу раз менять фамилию. Мы все время за ним присматриваем. Так что даже гении от своих фамилий не сбегут.