Иржи Груша - Чехия. Инструкция по эксплуатации

Кафка после Вены тоже, как будто почерпнул энергии. Он наконец-то сорвал собственное обручение, уставший от того, что оно слишком затянулось, но и от высказываний отца, который откровенно терпеть не мог будущей невестки. "Уж лучше сходи в публичный дом…!", — советовал он сыну. Тот в ответ написал ему письмо на целых сорока четырех страницах, но так никогда его и не отослал. Речь вновь шла о "выразительном писательстве", а не о "выразительной жизни", то есть, "Письмо отцу" могло начать глобальную критику патриархальных нравов, продолжающуюся до сегодняшнего дня.

Вскоре он доверит эти тексты Милене вместе со своими дневниками и рукописью романа "Америка". Все тексты будут сбережены, вопреки старинной истории о пропавшей коллекции монет. Франц Кафка знал, кому доверить свои истинные сокровища. Она же спасет и "Письма Милене". В отличие от отправителя, который не сохранял писем от других лиц, она знала, что с его письмами обойдется и без своих.

Потому Кафка по-настоящему ее желал и даже строил какие-то супружеские планы. "Зарабатываю я не слишком много, но для нас двоих, думаю, будет достаточно". Она же, все же, колеблется, хотя вовсе не по причине денег, а только лишь фатализма. "Волшебный василиск", как говорили про Поллака, все еще оказывал чародейское влияние. Он околдовал Милену, как и многих женщин до и после нее. Этого соперника нельзя исключить из игры посредством корреспонденции. Хотя в его внешности не было ничего необычайного, но особым обаянием он мог привлекать женщин, как простых, так и обитательниц салонов.

Так что теперь, в свою очередь, предпочитает любовь на расстоянии. Она лавирует, играя в древнюю чешскую двойную игру: собственно говоря, я люблю вас обоих. Все вы замечательные ребята. А может, еще подождем?

Жизнь по правде без артиклей более свободна. Разрешение и отрицание тогда находятся в начале предложения. Каждый довольно быстро может узнать, что его ожидает. Но немецкая грамматика Кафки помещала отрицание в самом конце. Так что нужно было ожидать, как закончатся дела. Вдобавок, Кафка был мастером параграфов. Он чтил закон и Писание. Ветхозаветная суровость, возможно, его и мучила, но он относился к ней серьезно.

Потому-то Йозеф К. и Йозеф Швейк ровесники, но не спутники.

Кафка, как приверженец ясного писательства отказался от остальных жизненных свобод. Он не поддался эротике "измов", как многие его современники. Они без особого сопротивления устраивали загулы с национализмом, социализмом или коммунизмом. Кафка зато оставался несгибаемым, чем походил на Есенского и чем, наверняка, тоже очаровал его дочку.

Потому она осталась ему верной.

И это даже после Ческих Велениц, куда окончательно ей удалось сманить Кафку. Эта маленькая деревушка, в которой они встретились в августе 1920 года, располагалась на вновьобразованной чехословацко-австрийской границе. Их свидание должно было затушевать нехорошие воспоминания о пребывании в Вене, тем временем, оно привело к расставанию.

Все это, несколько, выглядело так, будто бы они были двумя воюющими сторонами, ищущими нейтральной почвы для заключения мира… В соответствии с мирным договором из Сен-Жермен от 16 июня, давний Унтер-Вайланд достался Чехословакии и получил новое название — Ческе Веленице. Кафка тоже уже не был австро-венгром, а чехословаком, а вот Милена в своей Вене еще могла выбирать. Прага была в эйфории, а Вена — в депрессии. Милена разделяла пражский настрой, а вот Кафка еще не знал, какой ему выбрать.

После долгих увиливаний он согласился на встречу в Гмунде, из предместий которого и были созданы Ческе Веленице. В случае Милены, его беспокоили ее ожидания. Не чешские, а женские. La Belle при прикосновении беспокоит. Недвузначным образом она заставляет его задумываться о телесных, то есть животных делах. Чтобы Шамша — который считает себя чем-то средним между блохой, тараканом и клопом — вновь мог превратиться в Грегора, ему необходима отвага чувствовать наслаждение. Ибо эротика имеет и собственную эстетику. А эстетика делает животных людьми. Так что Милена предлагает Кафке сделать первый шаг к красоте.

К сожалению, делает она это посредством очень пражского предложения:

Если ты тоже был мне неверен, я тебя прощаю.

Это так по-дружески, поскольку таким образом она отпускает ему те грехи, которые Франц совершит Как обычно, она искала дороги к простоте, но это была — скорее — дорога в ад. Кафка бесится. Наречие "тоже" приписывает ему нечто такое, что он охотно бы совершил, но в рамках собственной потенции этого не делает.

"Да как такое возможно, чтобы кто-то вообще спрашивал подобным образом?" — возмущенно отвечает он.

Но в этих словах слышно и облегчение. Он чувствует, что не обязан снимать панциря. Превращение как репродукция не происходит Красавица — это ящерка, а насекомое — это насекомое. Ящерка едет из новых Велениц на старый вокзал Франца-Иосифа. Витальный импульс на сей раз не помог. Похоже на то, что валяние на спине насекомому соответствует. Оно как будто предчувствует, что такая позиция означает вечность.

Многие считают, будто бы стиль Кафки в значительной степени основан на буквальном понимании языковых оборотов. Я не хочу данную интерпретацию переоценивать, но böhmische Dörfer (чешские деревушки) — как символ чего-то малого, непонятного, отдаленного и, одновременно, близкого — в 1918 году для многих из тех, которые свою Отчизну считали Böhmen, сделались жизненной темой. Потому что эти деревушки внезапно перестали желать быть böhmisch , а только tschechisch .

Евреи и немцы с различных сторон получали сигналы, что являются нежелательными элементами. "Деревня права, — цитирует Кафка Милене предложение из газеты. — Уйти, уйти!". Он желает сбежать не только от нее, но и от Праги, принимается за "Замок" и серьезно заболевает туберкулезом. Этот туберкулез, как Sucht , давайте вспомним Йозефа Линду. Schwindsucht и Sensucht ! Потому что для немцев Sensucht — это тоска, желание. Главный герой "Замка", землемер К., находится в неком "Между", которое сложно выдержать. Самок, месторасположение властей, его не принимает, а деревня, в которой он ожидает аудиенции, его отвергает. Отвращающий замок и обременительный посад под замком. Женщины внизу или же слишком непосредственны, либо слишком не откровенные. В конце концов герой умирает от утраты сил.

Но в те дни, когда он был с Миленой, у Кафки тоже должно было складываться впечатление, что эта "чешская деревушка" уже не место profanum (здесь: обычным, обыденным — лат.), но и и таким местом, в котором стыд и вина не играют одинаковой роли. Что карусель раскручивается здесь медленнее, чем в еврейском мире Отцов — если вообще раскручивается. Что здесь нет места каким-либо патриархальным дилеммам. Ибо, в конце концов, отец (Шванду помните?) тоже является сыном некоей очень важной матери. Напрасно пытаюсь я вспомнить, сожгли ли мы когда-нибудь ведьму в говорящей по-чешски Чехии. А разве наша мифология не начинается с ясновидящей княжны? Правда, мы пытались восстать против Либуши: "Беда мужам, над которыми правит женщина, у которой волос долог, а ум короток" — но, скорее, с мизерным результатом. Сегодня все выглядит так, как будто бы во внешнем мире — а в особенности, литературном — гораздо большее впечатление производили наши женщины, чем мы, чешские мужчины.