Евгений Бузни - От экватора до полюса

Никто тогда особенно не задумался над тем, где он мог достать хоть что-нибудь. Решили, что где-то выпросил для девочки, но вскоре пришла целая делегация местных девчонок больших и маленьких. Они, во-первых, поймали Камиса и привели его с собой.

Сначала они долго шумели, потом Камис, подчиняясь, видимо, их воле, позвал Аллу и сказал, чтобы она вернула косынку. Разыгралась целая трагедия, так как малышка не хотела расставаться с подарком. Но девочки все в один голос стали кричать, что Камис плохой, он вор и его не надо тут кормить.

Косынку, конечно, вернули владелице, а Камис после этого несколько дней ходил в стороне от нашего дома, обиженно посматривал на нас за то, что и мы его поругали. Но обида скоро прошла, и он опять стал ходить с нами на рыбалку и гордо носить ведро для рыбы. Это он считал своей прямой обязанностью и, если догонял нас по дороге на рыбалку, первым делом забирал ведро.

Иногда во время рыбалки он был просто незаменим. Если крючок с леской цеплялся за подводный камень, Камис деловито спускался с мостика на берег, снимал с себя трусики, заходил в воду, для чего-то затыкал уши пальцами и скрывался под водой. Там он, естественно, руки от головы отнимал и начинал шарить ими в мутной воде по дну. Если не удавалось сразу отцепить крючок, Камис поднимал голову над водой, отдувался, как паровоз, и снова нырял.

Он ничего не боялся, а ведь знал, что именно здесь мы вылавливаем электрическую рыбу карабу и калям-калямок с острыми твёрдыми плавниками. На самом деле рыбы так не называются. Просто «караба» переводится как электричество. Вот и называем этим словом электрическую рыбу. А «калям» в переводе означает «разговаривать». Когда кто-то много говорит не по делу, мы комментировали словами «калям-калям», подразумевая, что это пустая болтовня. А к рыбе это имеет прямое отношение, так как, поймавшись на крючок и оказавшись над водой, эта рыбка начинает издавать трескучие звуки, типа «чи-чи-чи», словно начинала говорить. Вот её и прозвали «калям-калям», то есть рыба-болтунья.

Электрическая караба доставляла немало беспокойства, когда попадалась на удочку. Прежде всего, её не просто было вытащить, не оборвав леску. Но ещё труднее оказывалось снять с крючка. Всякое прикосновение к ней давало себя почувствовать из-за внушительной порции электрического разряда.

Камис бросался первым отцеплять карабу. Но делал он это не всегда ловко и, получив удар хвостом или просто нечаянно прикоснувшись к рыбе, он тут же отскакивал, сконфуженно улыбаясь, но через секунду предлагал другой вариант, как отцепить рыбину. Каждый раз при этом он хорошо знал, что добыча достанется ему, так как мы не ели эту рыбу — в ней толстый слой жира и почти нет мяса, как нам казалось. Но местное население, и особенно Камис, едят её с удовольствием.

Тропа, по которой мы шли, вступила в манговую рощу. Она, оказывается, очень большая, и довольно много аккуратных тростниковых хижин укрылось под густыми кронами огромных деревьев с висящими повсюду на длинных шнурках стеблей плодами манго. Сюда почти не проникают солнечные лучи. Выложенные камнями дорожки пролегли между рядами хижин. Такого я ещё нигде не видел. Мне кажется, я попал в райский уголок, где всегда цветут цветы и поют прекрасные птицы.

На одном из деревьев вижу маленьких обезьянок. Кругом чистота и покой. Я словно бог вступаю на райскую землю. В руке у меня посох, точнее хорошо обработанная дубинка из красного дерева, с которой я, как и местные жители, стараюсь не расставаться. Уже не раз прикидывал, как я ее возьму с собой, когда буду уезжать.

Первые минуты я даже забыл про фотоаппарат и ничего не снимаю. Но вот к нам со всех сторон начинают подходить люди. Кажется, все из племени баланда. А нет, вижу высоких стройных негров племени динка, вот и занди.

Начинаю фотографировать. Груди девушек обнажены, но юные прекрасные леди не стесняются и с удовольствием позируют. Деревня далеко от города и сюда, очевидно, не дошёл пока указ, запрещающий ходить без одежды.

Рослые парни подходят ко мне, ощупывают мою дубинку и одобрительно говорят:

— Эсая коис. Хорошая палка.

Да, хорошая. Но я смотрю на их руки и вдруг замечаю, что у одного, второго, третьего не хватает пальцев, кистей или даже руки. Оборачиваюсь и смотрю вокруг: холодный пот выступает у меня на лбу.

Все они калеки. Прекрасные девушки, позирующие перед моим аппаратом, тоже страдают отсутствием пальцев на руках и ногах.

Мгновенно я всё понял. У больных проказой постепенно отмирают конечности. Это была деревня прокажённых — лепрозорий.

Вспомнились страшные рассказы об ужасной болезни. Прокаженных свозили раньше на отдельные острова, чтобы изолировать от людей здоровых. Об этой деревне мне рассказывали, но я не предполагал, что она совсем рядом от нас.

Инстинктивно делаю шаг в сторону от подошедших ко мне людей. Камис удивлённо смотрит на меня, а я, силясь улыбнуться, говорю им:

— Масалама, масалама! — что означает «до свидания».

Они, улыбаясь, прощаются со мной, протягивают на прощание руки, без пальцев, просят приходить ещё. Почти бегом я проношусь через деревню. А в голове одна мысль: «Больных проказой не выпускают из страны, не выпускают». Мчусь к реке. Навстречу поднимаются два пожилых негра. На всякий случай спрашиваю их по-английски, почему в деревне так много калек. Ещё теплится надежда, что всё не так, как я подумал. Может, я ошибся.

Один из негров знает английский язык и отвечает спокойно и коротко:

— Лепрози.

Проказа.

Я спускаюсь к самой воде реки. Моя прекрасная палка эсая летит далеко в воду, и я смотрю, как она медленно уплывает, унося с собой страшную память о прокажённых.

Рядом со мной стоит Камис. Он догнал меня и всё так же удивлённо смотрит, не понимая, почему я так быстро ушёл.

Бедный Камис. Перед нашим отъездом мы увидели у него на ноге у самой ступни повязку. В тех местах это означает одно, что болезнь перешла от родителей к сыну. Теперь ему никогда не попасть в Москву. Ему никогда не выбраться из этой деревни, и он не станет большим человеком. Но я увез с собой в памяти его глаза, его страстное желание быть вместе с нами. Это желание всего народа. И я верю: придет время, когда дети Африки будут счастливы и не будут знать, что такое проказа.

Мистер Женя! Мистер Женя!

— Я откладываю книгу (рассказы Мопассана о его путешествии по Африке), поднимаюсь с кресла и выхожу на зов. Перед нашей верандой стоит Питер, высокий худой мальчик. Ему одиннадцать лет. Это мой второй друг после Камиса. Он тоже часто ходит с нами на рыбалку.

Питер менее подвижен и кажется менее смышлёным, чем Камис. Зато уж если он вызывается помочь в чём-нибудь, то помогает довольно хорошо. Ему можно даже доверить помыть свою тарелку после еды. Камис же может с радостью взяться за любое дело, в том числе за мытьё посуды или пола, но из этого ничего хорошего не выходит, ибо его энтузиазма хватает самое большее на минуту, а потом всё идёт тяп-ляп.