Роман Устинов - Индия наизнанку

Дело в том, что совсем бедные рикши, которые и на велосипед-то не могут заработать, вынуждены брать его в аренду, платя мзду специальным прокатчикам велорикш. Ночуют часто велорикши прямо в своем транспорте, так как ехать каждый вечер из миллионного города к себе домой в пригород — экономически невыгодно.

Питаются на улицах, вынуждены платить поборы государственным или криминальным структурам, и даже не всегда умудряются окупать свою деятельность. Вот такая изнурительная работа.

Мне стало жаль бедного старого рикшу, и в мою плавящуюся от жары голову пришла беспрецедентная идея.

— Слушай, а давай мы поменяемся местами: я буду крутить педали, а ты говорить, куда нужно ехать. Я буду рикшей. А ты посидишь, отдохнешь.

Это не было прихотью. У меня было желание почувствовать себя в шкуре индуса из низшей касты, попробовать выдержать хотя бы несколько часов этой адской и бесполезной в двадцать первом веке работы. Эксперимент ради эксперимента, а не ради развлечения.

Когда по телевизору показывают телевизионных «путешественников», облачающихся в папуасские наряды, варящих в костре «настоящих», «аутентичных» тараканов посреди саванны или обжигающих горшки где-нибудь в сирийской гончарной мастерской, — и пытающихся приобщиться к «культуре» и профессиям этих самых народов, с которыми они снимаются в обнимку, — все это выглядит или неправдоподобно, или комично. Десять минут работы на камеру — с подстраховкой опытных профессионалов (варильщиков тараканов, обжигальщиков горшков) — и материал для телезрителей готов. Я относил себя к другому — нет, не более высокому, но определенно другому — классу путешественников.

И хотя мой уровень путешественнической продвинутости далек от совершенства, я решил проверить, смогу ли я хотя бы на несколько часов заняться изнуряющим трудом рикши под жарким индийским солнцем, посреди шума и гама перенаселенных проспектов, на ржавом и кривом велосипеде.

Рикша взглянул на меня как на дурака, как Карлсон, которому Малыш сказал, что не в тортах счастье.

— Не бойся, денег я тебе все равно дам, — предвосхищая его вопрос, заявил я.

— Что ж, давай, — после недолгих колебаний согласился мой новый знакомый.

Эксплуатируемым теперь стал я. Рикша водрузился на сиденье, немного нервничая, что я могу сломать его бесценное транспортное средство, стал показывать, куда ехать, немного страхуя меня от беспорядочного уличного трафика: здесь лучше срезать, а тут — объехать, чтобы не попасть в пробку.

Даже без пассажира управление этой подыхающей махиной отнимало массу килоджоулей моей энергии: педали крутились с трудом, по причине несмазанности, руль постоянно норовил уйти в сторону, равновесие еле удерживалось. Тормозная система была далека от идеала: чтобы остановиться, нужно было так сильно жать на ручные тормоза, что уходило столько энергии, будто тормозил ты не колодками, а зубами. Инертный велосипед трогался с трудом, останавливался с еще большими усилиями. Довершали картину невыносимая жара и сумасшедший трафик. Нас постоянно кто-то подрезал и гудел, а я вертел головой по сторонам, потел и скрипел — не меньше велосипеда.

Мы остановились передохнуть. С момента старта прошло минут десять-пятнадцать, не больше. За это время мы успели преодолеть километра полтора. Рикша впервые улыбнулся. Он, похоже, понял, что я неплохой парень, хоть и кажусь идиотом.

— Давай меняться обратно, — предложил он.

Я, весь потный и пыльный, отказался.

— Ничего, я уже приноровился крутить твои ржавые педали, — упрямо ответил я. — Едем сюда, — я ткнул на карте в какую-то деревушку рядом с городом — километров восемь от нашей точки. В путеводителе было сказано что-то интересное про это место, но мне было, признаться, все равно.

— Это же очень далеко, давай лучше я буду крутить.

Я продолжал упрямиться.

Было решено довести эксперимент до конца — на карте уже был нарисован остаток моего сегодняшнего маршрута. Его я планировал завершить в седле рикши. До заката было еще далеко. Однако я уже ощутимо выдохся. Но продолжал крутить педали. И это — с тощим и хлипким пассажиром, бывшим рикшей с сорокалетним стажем, который на короткий срок превратился в эксплуататора белого человека из Москвы. А что будет, если тащить какую-нибудь толстую британскую тетку с мужем, взрощенных на гамбургерах и прочей нездоровой пище? Я не стал задавать этого вопроса своему новому знакомому. Я продолжал, несмотря на нытье в ногах, крутить примитивный педальный механизм.

При подъезде к деревне меня ждало следующее испытание. К задней части нашего колесного транспорта прицепились малолетние дети, сразу штуки три.

Особо сильно нас это не замедлило, да и усилия я продолжал прилагать все те же: просто скорость стала еще ниже. Основная трудность заключалась как раз в том, чтобы разогнаться и затем выдерживать монотонность движения, бесполезность однообразного кручения несмазанных педалей. Моральная же составляющая процесса меня не пугала: я понимал, что эксперимент временный. Если бы меня заставили заниматься подобной работой сорок лет, то, наверное, я бы психологически сломался.

Покинув черту города, я ощутил улучшение своего рикшевого положения — значительно снизился трафик. Никто не гудел и не подрезал. Мы тащились по ровной дороге. Жара же никуда не делась.

Детям было весело катиться на белом человеке.

Товарищ рикша попытался было шикнуть на них.

«Пожалуй, — размышлял я, рвя педали в гору — это тоже одна из трудностей, подстерегающих велорикшу — халявщики-дети», — и попросил своего пассажира не разгонять их: до нашей точки оставалось меньше километра.

Мы доползли до деревни, название которой уже стерлось из моей памяти.

Зачем мы туда поехали — я тоже не помню. Настолько, видимо, велика была степень концентрации моего духа и тела на процессе кручения педалей, что остальные задачи и ощущения отошли на второй план и со временем все, что я увидел, услышал, прочувствовал — стерлось из захламленного моего сознания. Я просто полдня работал педалями. В памяти остался лишь скрип, щемящие икры ног и одуряющая жара.

Запомнился еще и общественный сортир, зачем-то отстроенный посреди деревни. Такой же, как и в Дели, — без дверей, козырьков: просто три стенки, покрытые битым кафелем и загаженные от длительного использования, людьми внутри и коровами снаружи. Эти коровы прогуливались вокруг, более толстые, чем их городские коллеги, поскольку вокруг в изобилии произрастала трава, кусты и деревья.

Больше я, увы, ничего не запомнил из этой деревни.

Мы вернулись в город. Скорость наша была близка к нулю. Я решил подкрепиться и заодно накормить своего друга-рикшу. Для этой цели мы купили треугольники из слоенного теста, начиненные острым горохом. В разных частях Азии эту пищу называют по-разному: эч-почмак, самоса. Индийские подавались теплыми, острыми, маслянистыми и в тарелочке из листьев — самой экологичной одноразовой посуде.