Сергей Безбородов - На краю света

Здесь Вася Гуткин кивнул головой и подтвердил:

— Ясно — гроб.

— А самое лучшее, — продолжал Боря Линев, — стирать французским способом. Он так и называется — скорый и быстрый французский способ. Берешь белье, никакого тебе мыла, немножко наливаешь водички и керосину. Керосину побольше. Налил — поставь, пускай керосин грязь ест. Постоит так часа два, слей и опять водички и керосину. Опять поставь. Палочкой можно помешать. Потом заливай одним керосином и ставь на огонь, чтобы в керосине прокипело.

— Керосин взорвется, — сказал Гриша.

— Ни черта он не взорвется! Способ верный.

— Взорвется, — сказал и Желтобрюх. — Обязательно, Борька, взорвется. Нет, это всё не то. Зачем керосин, бензин? Мне рассказывал один летчик — Белоножкин фамилия, — может, слыхали? Ну, вот он рассказывал, как они стирали на Сахалине. Красота! Берешь белье, намыливаешь его и закапываешь в снег. В снегу пусть лежит подольше, — ну, с неделю. Потом откопал — бельецо как стеклышко! Они целый год так стирали.

Вася Гуткин фыркнул:

— Отчего же это оно как стеклышко делается?

— Вымерзает. Полежит, вымерзнет в снегу, снег там с мылом все отъест — и пожалте! Красота!

— Извините меня, — вежливо сказал Стучинский, — но мне способ Белоножкина кажется сомнительным. Я бы не советовал рисковать без проверки.

— Машину стиральную надо сделать, — сказал Гриша Быстров. — И работы-то на два часа. Бак у нас есть. Деревянный барабан можно Сморжу заказать, из бака провести трубочку, чтобы горячая вода циркулировала, — и все. Затопил и крути ручку. Я, когда буду стирать, обязательно машину сделаю. Что у меня спина-то казенная, что ли!

Дискуссия о способах стирки кончилась очень поздно. Когда советчики разошлись, Вася сказал:

— Ну что, понял чего-нибудь?

Я признался, что ничего не понял, что думаю стирать так, как мне советовали моя жена и мама. Сначала отстирывать белье в теплой воде, потом стирать в горячей, затем кипятить и уж под конец полоскать в холодной воде.

— Ну, конечно, — сказал Вася. — И я буду так же. А то заладили: вымерзает, вмерзает! Прямо талмуд какой-то.

С утра мы напилили дров, натаскали угля, разожгли обе печи и в самой бане и в предбаннике и принялись носить в котел снег.

За ночь намоченное с вечера белье замерзло. У меня к тому же слиняла цветная рубаха, и полотенца были теперь в бурых и синих пятнах.

— Значит, будем стирать по-своему, — сказал Вася. — Верно? А то, может, французским? А? — подмигнул он мне.

Ежеминутно тухнет то одна, то другая печь. Мы набиваем куб снегом, но снег быстро тает, и снова куб кажется пустым, надо брать пилу и снова итти пилить сугроб. А тут кончается уголь. Надо итти за углем.

В бане душно, дымно, сыро. По ногам тянет с улицы злым холодом. Вода плещется на сапоги. С мокрыми ногами, вспотевшие, мы выскакиваем на улицу, на мороз то за снегом, то за углем, то за дровами. Стирка подвигается медленно. У нас только одна стиральная доска. Ею завладел Вася. Я стираю свое белье в деревянном корыте.

Уже через полчаса от мягкой снеговой воды руки становятся белые, как бумага, и сморщиваются, как печеное яблоко. На суставах пальцев появляется кровь. Тогда я вспоминаю, как стирала белье мама. Она зажимала один конец рубахи или еще там чего-нибудь в левой руке, а другой конец терла в мыльной воде. Я так и делаю. Как будто бы получается лучше.

Так как стиральная доска досталась Васе, мне предоставляется право первому кипятить белье, которое я и закладываю в большой медный чан, заливаю водой и ставлю на маленькую печурку.

Какой же потом меня охватывает ужас, когда я через час вытаскиваю из клокочущего кипятка страшные, в бурых, сизых и черных пятнах рубахи, полотенца, наволочки. На этот раз слиняла коричневая фуфайка, и чорт ее знает откуда в котле оказалась какая-то клейкая и вязкая, как смола, черная грязь.

Все мои труды пропали!. Надо все начинать с начала. Надо отстирывать эти проклятые пятна. И как это я сразу не догадался, что фуфайка может слинять?

— Цветное надо стирать отдельно, — назидательно говорит Вася.

Теперь-то и я знаю, что надо отдельно!..

Конечно, можно было бы и не отстирывать эти пятна. Но я знал, что наше белье придут смотреть, будут критиковать наши прачечные способности, и ударить лицом в грязь перед своими товарищами я просто не мог.

Нет, надо снова приниматься за стирку. Снова тащить уголь, пилить снег, разжигать печи и, вооружившись стиральной доской и огромным куском мыла, становиться к корыту.

Я очень устал, и несколько раз мне приходила в голову мысль бросить эту каторжную работу, но каждый раз я заставлял себя пересилить усталость и спокойно и аккуратно продолжать начатое дело.

Только в девять часов вечера, когда была уже глухая ночь, я прополоскал последний носовой платок, отжал его, собрал в таз все белье и распрямил ноющую, деревянную спину.

За время с восьми часов утра до девяти вечера я выстирал: две пары холодного белья, две пары теплого, четыре полотенца, пять носовых платков и три наволочки.

Любая прачка за это время настирала бы в двадцать раз больше, но в моей жизни это была первая большая стирка. Зато белье получилось такое чистое, что Боря Линев даже заподозрил — не стирал ли я его французским скорым и быстрым способом.

Но не только пилить снег и учиться стирать пришлось нам в эти первые дни зимовки. Пришлось даже изобрести швейную машину.

Было это так.

Наумыч выдал нам зеленый, огурчиками, ситец, из которого мы должны были сами нашить себе простынь и наволочек. Я решил начать пошивку первым.

В кают-компании у нас стояла ножная швейная машина, но шить на ней мне никогда до тех пор не приходилось.

Я уселся около машины, мучительно вспоминая, как шила моя мама. Когда я был маленький, я очень любил в то время, когда она работала, вертеться около швейной машины. Иногда мне даже разрешалось подсовывать материю под сверкающую ножку, сквозь которую проворно била сверху вниз блестящая игла. Теперь надо было вспомнить, что проделывала мама, приступая к шитью.

Кажется, мама делала так.

Я надеваю на шпенечек белую шпульку, пропускаю нитку во все дырочки, которые только есть в машине, всовываю нитку в иголку, подкладываю ситец, опускаю ножку. Теперь остается только вертеть.

Но вертеть, оказывается, не так-то просто. Я разом нажимаю обеими ногами на педаль, педаль срывается, машина стреляет, как пулемет. Что-то звенит и громыхает в утробе машины, нитка путается и рвется.

Нет, так ничего не выйдет. Я опять налаживаю нитку и осторожно качаю ногами педаль. Ну, кажется, дело пошло. Но стоит мне только прикоснуться к материи, как шов разъезжается, и простыня разваливается на составные части.