Александр Ледащёв - Маори по кличке Литой [СИ]

До дома Крышки Моана долетел быстро. Жил тот недалеко, последнее время доходы его возросли, и он мог себе позволить жить неподалеку от Джекки.

Моане было глубоко наплевать, а точнее, он даже не думал о том, что там может попросту оказаться засада. Там мог дожидаться его хоть сам дьявол белых людей, сейчас маори нельзя было остановить ничем.

У подъезда, в котором проживал новый главарь «Стальных крыс», стояла «Мазда», в которой сидели двое ребят из банды. Мозг Моаны, человеческий разум, давно утонул в безумии ярости, он с огромным трудом сдержал свой порыв начать убивать прямо тут, с этих двух.

Старый «шевроле» ударил «Мазду» в багажник, а Моана выскочил на ходу, не дав машинам остановиться в новом их положении, через открытое окно выдрал из кабины водителя, но ударить не успел, к счастью.

— Моана, это не мы, мы здесь, чтобы передать Крышке общее решение быть на сходке сегодня вечером, в девять, в «Быке»! — Парень понимал, что говорить надо кратко, громко и искренне, это говорил его инстинкт самосохранения, и он его не подвел.

— Вон отсюда, оба, вместе с ведром, я сам все передам, — голос Моаны мог принадлежать кому угодно, но не тому мужику, которого оба парня знали год, общались, даже разговаривали несколько раз. Этого человека парень не узнавал.

— Как скажешь! — Поспешно крикнул он, а Моана, забыв об обоих, ногой распахнул дверь и кинулся в подъезд.

— Кажется, сход будет без Крышки, — сказал второй парень, подходя к первому, который нервно раскуривал сигарету, он даже не подумал подшутить над тем, как его дружок обделался в руках Моаны.

— Поехали отсюда, — все, что удалось в ответ выдавить парню с сигаретой, он упал на заднее сидение, его друг вскочил за руль и «Мазда» исчезла со двора.

Лифт, нет, дверь лифта хрустит, ломаясь, нет, не то, лестница, где, где, вот, дверь, чья дверь, упала, можно идти, нет ничего, ни камня вокруг, ни жизни, ни смерти, есть то, что было когда-то Моаной, есть убийца, которого тоже, кажется, как-то зовут, ступеньки, ступеньки, ступеньки, длинный коридор, обзор тонет в кровавом тумане, застит глаза, сужает обзор, вещи теряют резкость, потом исчезают, оставаясь лишь темными пятнами, мешающими движению, умирает звук, полностью, мир онемел, он мертв, мертв, как Джекки, Джекки, Джекки, Джекки, воет кровь в голове, воет, воет бурей над морем то, что было когда-то душой Моаны, в которой нет места сейчас ничему, ни для кого, где, где, где?!

Со стороны это выглядело жутко. Человек среднего роста и могучего сложения несся по лестницам, словно ослепнув, глаза его были совершенно белыми, радужка слилась с белком, двери или перила, что ему мешали, просто падали, как сделанные из песка, это было не чудовище, это была куда более жуткая тварь, чем любое чудовище, которых боялись люди.

— Нет способа остановить маори, который твердо решил убить, — учил маленького Моану папа, — нет способа остановить маори в ярости.

— А смерть, папа? — Спросил тогда маленький маори.

— Смерть — лишь другая форма жизни. А ярость, сынок, одинакова на обеих сторонах.

Тогда Моана чуть было не усомнился в словах отца, но потом, когда дрался над трупами семьи, понял, что тот был прав. Нет в природе способа, чтобы остановить маори, который решил убить. Сейчас он чувствовал только это. В армии, на войне, он был командиром отделения, и ему приходилось думать и отвечать за своих ребят, а сейчас — сейчас он не отвечал ни за кого, на себя, Гаваики и все остальное ему было плевать. Как плевать на то, сколько людей сейчас может быть у Крышки, кто эти люди, чем вооружены — плевать. Он все равно убьет его, чтобы это ему ни стоило. Будь там один Крышка, или общий сход, или наряд полиции, или артиллерийский расчет — плевать. Он не сумел бы сейчас облечь свои чувства в слишком длинное слово: «Плевать», а потому просто грозно выл, проламывая ставший вязким, густым, липким воздух, который мешал ему сейчас.

Дверь он выбил сходу, не останавливаясь в своем бешеном рывке, зародившимся еще у больницы, к квартире Крышки, просто ударил в нее ногой и она вылетела вместе с косяком, какой-то человек, совершенно голый, но с обрезом, выскочил почему-то откуда-то из ванной, пар, туман, кровавая пеня в глазах, ничего не видно, выстрел, мимо, ответный удар Моаны, шея разбита вдребезги, смята, голова не отлетела лишь потому, что, кровь горлом, голова завернута на спину, плевать, кто еще, где, волна ярости не звериной, но человеческой, той, что не делает разницы меж живыми и мертвыми, волна алого цвета несет Моану по квартире, еще дверь, почему никого, где Крышка, еще дверь, упала, кровать, развороченная, Крышка, голый, вот, все!

На миг Моана встал, чтобы дать Крышке подняться на ноги. Голый мужик в коридоре и одна постель, развороченная, в которой пребывал Крышка, не интересовали его, ему всегда было наплевать на человеческие пристрастия. Застань он Крышку в постели с супоросой свиньей, это не смутило бы его.

— Вставай, Крышка, — ярость Моаны не угасла. Говорить он сумел лишь потому, что воля, воля бойца в десятках поколений, на миг обуздала безумие, направило его в одно русло, иначе он просто разнес бы все вокруг и Крышка, не исключено, что сумел бы уйти, пока бешеный маори громил бы все, что попадалось ему на пути.

Крышка знал, на что способен Моана. Маори. И не боялся его. Да. Как ни странно это звучит, не боялся. Маори по крови, он плохо умел бояться, а его фиаско на пустыре год назад — просто ошибка, которые бывали и у великих чемпионов, и у великих героев. Она не научила его страху. Он был очень далек от того, чтобы недооценивать рыбака, но бояться — не боялся.

Он сел на постели, глядя на Моану. Встал, поворачиваясь к тому спиной, нагнулся, поднял с пола трусы и, не спеша, натягивая их, шагнул вдруг к окну, оказавшись у кресла, стоявшего к окну спинкой и сел в него. Теперь от Моаны его отделяла комната, у одной стены которой стояла кровать, а у другой шкаф, да еще хрупкий журнальный столик, стоявший прямо перед ним.

— Я хочу сказать кое-что, Моана, пока не начали, — голос Крышки был спокоен.

— Говори, — голос Моаны Крышка, как и ребята во дворе, не узнавал, но и сам он начинал чувствовать, как загудел его позвоночник, что всегда бывало преддверием к приступу ярости.

— Я маори, как ты знаешь. Мое имя Анару. Я из рода воинов с Юга, — улыбнулся тот, кто звался Анару.

— Я не слепой. Твое «моко» у тебя на лице, вставай, ублюдок, — Моана говорил все тем же мертвым голосом. — Только не зови себя воином, ты уже даже не маори.

— Да что ты? — Анару перешел на родной, до того он ни разу не показал, что знает его, — я приехал сюда так же, как ты — за деньгами, дрался в клетках, только я умнее тебя.