Карл Май - «Восточный цикл» Сборник (Книги 1–7) [Компиляция]

Я сомневался в этом. Так называемая гитара, на которой упражнялся один из них, представляла собой кусок доски с приклеенным к нему грифом. Если бы в комнате подул ветер, струны наверняка бы задрожали.

Скрипка состояла из грифа, к которому была прикреплена некая деревяшка, напоминавшая зоб. Вдоль подставки были натянуты три струны, столь толстые, что они подошли бы скрипачу-басисту. Смычок состоял из кривого прутка с натянутым на него шнуром. В руке этот музыкант держал огромный кусок смолы, очевидно употребляемый им вместо канифоли, чтобы придать шнуру нужную шероховатость.

А что за тромбон я увидел! Да, прямо-таки вылитый цугтромбон [53] Цугтромбон — раздвижной тромбон (разновидность тромбона). . Откуда его только раздобыли? И как же он выглядел? Он изобиловал вмятинами и шишками, словно пригодился Самсону, чтобы побить несколько сотен филистимлян. Форма тромбона со временем менялась. Похоже было, что он неминуемо превратится в неправильную спираль. Взяв эту причудливую вещицу из рук тромбониста и попробовав, раздвигается ли он, я убедился, что он противится этому и вдобавок полностью проржавел.

Его счастливый обладатель смекнул по выражению моего лица, что тромбон не внушил мне уважения, поэтому тут же поспешил уверить меня:

— Не беспокойся, господин! Тромбон исполнит свой долг.

— Хотел бы надеяться.

— Раз ты угощаешь пивом, да в придачу и ракией, я этим тромбоном убью обоих аладжи!

— Осел! — шепнул ему пристав. — Пока вы знать не знаете об этом.

— Ах так! — поправился герой-тромбонист. — Тогда я беру свои слова обратно!

— Они уже сказаны, — усмехнулся я. — Итак, вы знаете, в чем дело.

— Господин, они не давали мне покоя, пока я не сказал им, — оправдывался пристав. — Они так воспылали храбростью, что мне пришлось бы опасаться за свою жизнь, если бы я продолжал хранить молчание.

— Да, ты свою жизнь сберег. Мне не нужно даже объяснять этим бравым людям, что от них требуется.

— О нет, все же скажи им небольшую речь, чтобы еще воодушевить их, и уж тогда никто не справится с ними.

— Речь скажу я, не правда ли, сиди? — спросил Халеф.

Поскольку его ораторский талант я знал, то кивнул и лишь спросил:

— Кто поведет этих бойцов?

Полицейский ответил:

— Конечно, я, как пристав, стану фельдмаршалом этой армии. Я очень хорошо разбираюсь в стратегии. Я разделю мое войско на две половины, которыми будут командовать дивизионные генералы. Мы тайно окружим врага и пленим. Он не улизнет, ведь мы будем наступать с двух сторон.

— Отлично! А для чего тогда музыка?

— Нам же надо нагнать на врага ужас при одном приближении к нему. Мы свяжем злодеев и повергнем их к твоим ногам. И раз уж ты видишь, какие мы все храбрецы и удальцы, стоит ли медлить с баранами, ожидая, пока мы вернемся с победой. Вели их зажарить сейчас же. Я привел с собой нескольких женщин, которые знают в этом толк; они направились во двор и уже занялись приготовлениями. Разумеется, вы удостоитесь лучших и самых нежных кусков баранины, а именно тех, что располагаются над хвостом. Мы же прекрасно знаем, что требует от нас вежливость.

— Значит, и женщины у вас тут?

— О, еще какие! Выгляни во двор и ты увидишь сыновей и дочерей этих женщин.

— Ладно, пусть киаджа прикажет слуге заколоть не двух, а четырех баранов и передаст женщинам их туши.

— Господин, твои благодеяния безбрежны! Но не будем забывать о главном: кому достанутся эти четыре шкуры?

— Их разделят среди четырех отъявленных храбрецов.

— Тогда я уверен, что получу хотя бы одну. Пусть твой спутник начнет свою речь, ведь я едва ли сумею сдерживать дальше рвение моих бойцов.

Вместе с музыкантами он отступил в прихожую. Расположившись прямо в дверях, Халеф обратился к воинам с речью. Это был маленький шедевр ораторского искусства. Малыш без конца именовал своих слушателей героями и щедро награждал их эпитетами «непревзойденные», «непобедимые», разбрасывая при этом массу саркастических замечаний, понятных лишь нам.

Едва он окончил, раздался звук, так ужаснувший меня, что я подскочил со стула. Казалось, кто-то заживо насаживал на вертел полдюжины американских буйволов, готовясь зажарить их, и они ревели от боли. На мой вопрос хозяин ответил:

— Это тромбон. Он подал сигнал к выступлению.

Комната опустела. Перед дверями раздался голос маршала. Он разделил свое войско на два отряда, и герои пришли в движение.

Несколько громовых звуков тромбона повели армию в атаку. Флейта попыталась залиться трелью, но захлебнулась, испустив яростный свист. Затрепыхался барабан, затем вступил тамбурин, но гитары и скрипки не было слышно. Их нежные, мягкие звуки стихли, подавленные канонадой других, более воинственных инструментов.

Постепенно, по мере удаления войска, мелодии стали слабеть. Но и теперь казалось, что где-то за домом бушует буря. И вот, наконец, она утихла; до нас доносилось лишь слабое попискивание, напоминавшее звуки, которые раздаются, когда из шарманки выходит воздух.

Мы оставили наших храбрецов геройствовать, а сами достали свои чубуки. Во дворе горели несколько костров, на которых, видимо, жарили баранов, стоивших меньше талера штука. Отчего бы тут не расщедриться?

Хозяину нечего было делать. Он подсел к нам, раскурил трубку и принялся гадать, пойман ли кто-то из тех, кого мы наметили схватить. А может, все четверо? А может, никто?

Была в его лице одна черта, которая выдавала в нем некоторую скрытность. Он был человек честный, в это я верил, но сейчас он скрывал от нас одну вещь, которая касалась затеянной нами блестящей военной кампании.

— А если они потерпят неудачу, — сказал он, — что тогда?

— Тогда мы не поймаем мошенников.

— Я имею в виду пиво.

— Оно уже выпито.

— А бараны?

— Уже съедены.

— Ты говоришь мудрые вещи, господин, ведь если аладжи скрылись, то тут бессильны даже самые храбрые люди.

— Маршал уже постарался сделать все, чтобы они скрылись. Он оповестил их своим оркестром. Или он еще до этого предупредил их?

— Предупредил? Что ты хочешь этим сказать?

— Он мог сбегать к ним и спокойно доложить, что они напрасно нас караулят, ведь мы находимся уже у тебя.

Он испытующе глянул на меня, пытаясь понять, серьезно ли я это говорю.

— Эфенди, что ты выдумываешь!

— Я говорю лишь то, что вполне могло быть или что вероятнее всего и случилось. При первом же удобном случае он сказал им, чтобы они шли куда-нибудь в другое место, поскольку он поведет в атаку на них отважных ополченцев.

— Такого он не сделает. Он же нарушит свой долг.

— А по твоему приказу сделает?

Он покраснел, посмотрел в сторону и ответил неуверенным голосом:

— Ишь чего ты мне приписываешь!