Карл Май - «Восточный цикл» Сборник (Книги 1–7) [Компиляция]

— Говори!

— Вчера я сидел дома и извлекал самые странные и низкие звуки, на которые только способна моя зурна. Вдруг с улицы постучали; ко мне зашел этот полицейский пристав, который доводится мне свояком, ведь он женился на сестре моей жены. Он рассказал мне о тебе, аладжи и о том, что ты требуешь от киаджи. А тот поручил ему тайком пробраться на опушку леса, в заросли кустарника, и сказать аладжи, что вы улизнули от них и им пора делать ноги, ибо вскорости целая армия наших ополченцев двинется на них походом, чтобы взять в плен.

— Так я и думал!

— Сей пристав народного благополучия, питая ко мне дружеские и родственные чувства, надеялся разделить со мной славу в переговорах с аладжи, поэтому побудил меня сопровождать его.

— Или, быть может, он боялся идти один, а потому взял тебя в попутчики.

— Ты заблуждаешься. В его, равно как и в моем, сердце вовсе не гнездится страх. Я не боюсь даже самого грозного противника, ведь у меня есть зурна — страшное оружие, которое покрыло тумаками уже не одну голову. Итак, мы собрались и пошли.

— Но очень медленно?

— Да, ведь мы обсуждали, как лучше всего выполнить наше деликатное поручение. Поэтому шли мы медленно, время от времени крича аладжи, что мы вовсе не идем их убивать.

— Весьма похвальная осторожность с вашей стороны, ведь они бы могли напасть на вас.

— О нет! Мы поступили так, чтобы не слишком напугать их. Однако они отплатили нам неблагодарностью за нашу тактичность.

— Иными словами, — вмешался я, — они подняли вас на смех!

— О нет. Они поступили не так; но именно их неблагодарность побуждает меня поведать правду.

— Так в чем же состояла их неблагодарность?

— В ударах плеткой, которые они отпустили с избытком моему дражайшему свояку; конечно, со мной они не рискнули так обойтись.

— Ого! — ввернул словцо полицейский. — Разве один из аладжи не отвесил тебе такую пощечину, что ты опустился наземь?

— Тебе показалось, ведь было темно и удары сыпались на тебя градом, так что недосуг было озираться по сторонам и присматривать за мной. Стало быть, твои слова, как показания очевидца, не имеют никакого веса.

— Не спорьте! — приказал я. — Как потом поступили аладжи?

— Они спросили, какая задача поставлена перед нашим отрядом, и мы объяснили, что сперва хотим схватить их, а затем заберем из домика старого Мубарека, а также трупы. Они-то считали Мубарека погибшим. Узнав, что он жив, они обрадовались и решили быстрее направиться к нему, чтобы он не попал в твои руки. Потом они отвесили свояку еще один пинок…

— Нет, это ты его получил! — воскликнул пристав.

— Молчи! Ты его получил или я, какая разница, мы же близкие родичи. Итак, они дали одному из нас еще несколько пинков, а потом трусливо скрылись в складках ночного убранства земли.

— Потом вы вернулись, чтобы созвать на подвиг героев?

— Да. Мы порядком подзадержались и, чтобы ты ничего не заподозрил, вынуждены были спешить!

— При этом вы объявили каждому: пусть-де они ничего не боятся, потому как враги гордо удалились?

— Да, господин.

— И самой рискованной вещью, их ожидавшей, было пить пиво да уплетать жареных барашков?

— Мы признались им в этом, конечно, чтобы прославить твою доброту.

— Во время вашего похода вы отыскали следы аладжи?

— Нет, не следы, а их самих.

— Ах так! Где же?

— На окраине деревни. Там они спешились — двое остались слева от дороги, а двое справа, — и Мубарек стоял с ними. Мы прошли мимо них, наигрывая воинственную музыку. Между прочим, вовсе не шутка — тащить посреди ночи два трупа из темного леса; вон они лежат в прихожей.

Он указал жестом на дверь. Я ответил:

— Я знал заранее все, что ты мне сейчас рассказал. Ну а раз ты мне поведал наконец правду, я не хочу лишать вас пирушки.

— А кто получит шкуры?

— Кто самый бедный в деревне?

— Хасна, дровосек; он стоит позади с топором.

— Так пусть он их и возьмет. Унесите убитых и велите подать пива.

Этот приказ был встречен овацией. Принесли большие, пузатые кружки, полные пива. Поскольку турки раньше не знали пива, у них нет даже слова, его обозначающего. Они пользуются либо чешским названием «piwa», либо заимствуют это слово у нас.

Пока люди разбирали кружки с питьем, я отвел пристава в сторону и спросил:

— Куда вы денете труп мясника?

— Отнесем к нему в дом.

— Ты, конечно, будешь сопровождать его?

— Не только сопровождать; я пойду во главе процессии, ведь я же правая рука закона.

— Тогда я дам тебе одно задание. Я убедился, что из тебя выйдет умный и добросовестный дипломат; ты умеешь взяться за дело с нужного конца. Итак, слушай! Мне хотелось бы, чтобы ты взглянул на брата мясника!

— Это же проще простого.

— Может быть, нет. У него есть повод не показываться.

— О, я же полицейский! Ко мне он должен подойти.

— Нет, нет! Я не хочу, чтобы ты резко брался за дело. Действуй умно и хитро.

— На это-то я гожусь.

— Итак, попытайся увидеть его. Если тебе удастся, дам тебе пять пиастров.

— Прошу, дай мне их сейчас же. Мне это наверняка удастся.

— Нет, мой дорогой. Ты меня и так уже здорово обманул. Впредь я буду осторожен. Не думай, что ты можешь мне сказать, мол, я его видел, когда это не так. Я совершенно точно буду знать, обманываешь ли ты меня.

— Господин, ни одного нечестного слова не слетит с моих уст. Что ты хочешь знать?

— Об этом позже! Ты глянешь на него; пока достаточно, если ты хоть это сделаешь.

— Учти, на какую огромную жертву ты меня обрекаешь. Пока я удалюсь, остальные разопьют драгоценное пиво.

— Ты получишь свою долю.

Он ушел. Я видел, как он поручил унести труп мясника. Тело тюремщика тем временем убрали в какой-то закуток.

Теперь все было в порядке. Усевшись, кто с подогнутыми под себя ногами прямо на земле, кто за столиками на наш манер, сии прославленные герои и храбрецы взяли в руки всевозможные (и даже немыслимые!) сосуды, чтобы испить из них. Снаружи, во дворе, женщины и дети слонялись без дела, толпясь у костров. Им тоже выставили несколько кувшинов с пивом. Мальчишки и девчонки усердно старались поймать жир, капавший с баранов, что жарились на огне. Один пользовался для этого камнем, другой деревяшкой, которую он подставлял под падавшие капли, а потом быстро слизывал их.

Небольшой карапуз лет восьми придумал совсем премилый способ добывать вожделенное угощение. Он подставил под тушу свою крохотную феску, а когда в нее скользнуло несколько капель, поднес ее ко рту, вывернув так, чтобы изнанка оказалась снаружи, и до тех пор облизывал ее языком, пока там не осталось ни одной капли жира. Если бы шапка впитала жир, он лихо пустил бы в дело зубы. Я попросил его показать мне феску и осмотрел ее. Малыш прогрыз в ней несколько дыр и несказанно обрадовался, когда я вознаградил его усердие монеткой в один пиастр.