Карл Май - «Восточный цикл» Сборник (Книги 1–7) [Компиляция]

Мне не пришлось править конем; об этом позаботились рабочие. Они схватили его под уздцы и даже взялись за стремена. Другие шагали впереди, а также рядом со мной и позади меня; меня везли, можно сказать, с триумфом, правда, триумф мой был слегка подмочен: вода стекала с одежды и капала с сапог. Обернувшись, я увидел, как Суэф помчался по полю галопом. Похоже, лошадь и всадник легко отделались.

Халеф видел, куда я смотрю. Он нахмурился и, погрозив всаднику кулаком, сказал:

— Сорная трава долго живет, но что Аллах сотворил, Он же и погубит.

Разгневанный малыш намекал на то, что портной, эта «сорная трава», непременно будет истреблен.

Там, где паром причалил к правому берегу реки, стоял паромщик с тремя своими подручными. Когда он увидел меня, то повысил голос, заговорив почти патетическим тоном:

— Тысячу крат благодарности святым халифам, десять тысяч крат прославлений пророку и сто тысяч крат восхвалений Аллаху всемогущему, ибо они хранили тебя в минуту опасности. Когда я увидел тебя, ныряющего в реку, мое сердце застыло как камень, а душа источала кровавые слезы. Теперь я вижу тебя целым и невредимым, и мой дух ликует и восторгается, ведь ты сдержишь свое слово и дашь нам обещанный бакшиш.

Итак, смысл сих пространных речений был краток. Я покачал головой и ответил:

— Я не знаю ни о каком обещании.

— Значит, вода помутила твой ум. Вспомни, что ты говорил, когда твой спутник, угрожая плеткой, торопил нас.

— Моя память не пострадала; я помню каждое свое слово. Ты требовал бакшиш, но я ничего тебе на это не сказал.

— О эмир, как мне жаль тебя! Твои мысли все же ослабли. Ведь именно промолчав, ты ответил согласием на мою просьбу. Если бы ты решил отказать нам в бакшише, то ясно бы об этом сказал. И поскольку ты этого не сделал, мы должны получить награду.

— А если я все-таки откажусь?

— Тогда мы примемся тебя обличать, мы сочтем тебя за человека, который не держит своих обещаний.

Его слова встретили плохой прием даже не у меня, а у рабочих. Люди возмутились тем, что паромщик настаивал на выплате бакшиша, который я ему не обещал, да еще наговорил мне оскорблений. Его мигом схватили, и десять, а то и двадцать кулаков устремились к нему.

— Стойте! Отпустите его! — воскликнул я, пытаясь перекричать шум, поднятый людьми. — Я дам ему бакшиш.

— Не нужно это! — крикнул мне кто-то. — Он получит его от нас, вот увидишь.

— Остановитесь, остановитесь! — раздался пронзительный крик старика. — Не надо мне бакшиша, не надо!

Он вырвался и побежал к парому, где уже укрылись трое его отважных подручных. При этом он развил скорость, которая была совершенно противоположна медлительности, замеченной в нем прежде. Он даже позабыл, что не берется ни за одно дело, не раскурив свою трубку. Она выпала у него, и паромщик бросил ее в беде. Один из рабочих поднял ее и, усмехнувшись, швырнул на паром. Но старик даже не потянулся за трубкой, а схватил цепь, чтобы как можно быстрее отвязать паром и отплыть от берега. Как только нас с ним разделила полоска воды, он начал ругаться, обзывая меня скрягой и вероломным скупцом.

Халеф подошел к берегу, поднял ружье и пригрозил:

— Молчи, иначе я застрелю тебя!

Однако старик продолжал поносить меня. Он не верил, что Халеф выполнит свою угрозу. Он держал шест в руке, не пуская его в дело. И тут малыш нажал на курок, метясь в шест. Пуля вошла в дерево близ руки старика; во все стороны полетели щепки. Паромщик вскрикнул, выпустил за борт шест и повалился на плот, думая, наверное, что в таком положении он надежнее всего защищен от следующей пули.

Это вызвало громкий хохот рабочих, которых, как и нас, позабавила внезапная расторопность старца.

Тем временем мы добрались до самой большой из построек и остановились перед дверью. Я спешился; меня повели внутрь.

Помещение было просторным. По стенам висели немногочисленные пожитки рабочих. Вокруг были сколочены настилы из досок; на них сидели, и они же служили кроватью. В дальнем углу высилась громадная кафельная печь; подобной конструкции я еще никогда не видел. Здесь стояло четыре котла, в которых варили пищу, но на плите было достаточно места, чтобы высушить сырую одежду.

Едва я вошел, как из другой лачуги заглянул какой-то молодой, крепкий мужчина, тотчас крикнувший мне:

— Ты прав, господин! Она не умерла, она жива; она снова дышит. Я только на миг отбежал от нее, чтобы сказать тебе спасибо.

— Она твоя родственница?

— Она моя жена. Я здесь смотритель. Она рискнула плыть через реку, потому что я велел ей сегодня с утра быть дома. Но тебе надо переодеться. Я мигом принесу тебе свой праздничный костюм.

Он удалился и тотчас вернулся с брюками, курткой, жилетом и парой туфель; взяв эти вещи, я направился в крохотный чулан, чтобы переодеться. Мне помогал Халеф. Сняв с меня мокрую одежду, он запричитал:

— Ах, эфенди, теперь покончено с достоинством, подобавшим твоему званию, и обаянием твоего нрава. Этот прекрасный костюм обошелся тебе в Стамбуле в шесть с лишним сотен пиастров, а теперь вода отняла блеск, присущий ему. Смотри, когда ты напрягался во время плавания, твои брюки лопнули и теперь в одной из брючин зияет ужасная дыра. Ее нужно зашить, дабы не была уязвлена прелесть твоих членов. Хотя иголку и нитки я непременно ношу с собой, но могу ли я надеяться найти здесь утюг, чтобы придать твоему костюму приятный вид? В этом я сомневаюсь.

Со слов малыша ни в коем случае нельзя составлять впечатление обо мне и моем облике. Он просто привык так изъясняться.

— Спроси-ка, быть может, среди рабочих есть портной.

Он удалился с моей одеждой, и я услышал, как он громко спросил на улице:

— Послушайте, сыны и внуки железной дороги, есть ли среди вас портной?

— Есть! — воскликнул кто-то.

— Мой друг, да благословит тебя Аллах за то, что во времена своей юности ты пришел к мысли сшивать творения ткача ниткой, дабы мужчины твоего народа могли прикрывать свои ноги и руки! Умеешь ли ты латать прорехи?

— Так аккуратно, что одежда выглядит еще милее, чем прежде.

— Так ты великий мастер швейной иглы. Есть ли у тебя также утюг?

— Даже два!

— Тогда я передам тебе костюм моего друга и повелителя. Тебе надлежит высушить и выгладить его, а прореху в нем скрыть от взоров. Если ты сумеешь сделать все это так, что никто не заметит дыру, то получишь бакшиш, а правоверные всех земель и стран возрадуются твоему искусству, и слава твоя распространится до тех рубежей, где положен предел Вселенной. Возьми костюм в свои руки, и дух пророка да осенит тебя!

Я улыбнулся, представив себе серьезную физиономию малыша, с которой он произносил эту тираду. Вернувшись, он застал меня за обследованием моей гипсовой повязки.