Георгий Кублицкий - Весь шар земной...

Пока кондуктор объявлял пассажирам, что станция Шерман — «высочайшая железнодорожная точка мира», Владимиров незаметно проскользнул в вагон. Высадили его уже в сумерках, прямо на ходу, когда машинист притормозил, опасаясь снежного обвала.

На следующей станции он только что облюбовал себе местечко в товарном поезде, как заметил в темноте человека, внимательно за ним наблюдающего. Плохо дело. Владимиров отошел от вагона с самым независимым видом. Что за черт? Похоже, что теперь неизвестный прячется от него!

Через минуту они стояли друг против друга.

— Я вас принял за кондуктора!

— Разрази меня бог, если я не подумал о тебе того же самого, приятель!

Довольные, они устроились на угольной платформе. Но едва поезд тронулся, как перед ними выросла фигура с фонарем…

«Зайцы» забрались через крышу в пустой вагон — лучик кондукторского фонаря обнаружил их и там. Третий кондуктор нащупал безбилетников среди тюков сена. На следующую ночь они, подкараулив поезд, пробрались было к паровозному тендеру, но там их заметил кочегар.

Да, чудесны Скалистые горы! Любоваться бы ими без устали: смело переброшенные над пропастями мосты, порожистые потоки в ущельях, снежные шапки на соснах, вскинутые в небо вершины. Но вот спускается ночь — и все кажется враждебным, мрачным. Эхо вторит заунывному вою, в темноте зеленеют огоньки волчьих глаз.

— Как воют, проклятые! Должно быть, тоже не ужинали, — мрачно пошутил спутник Владимирова. — Не поторопиться ли нам?

За весь день они съели ломоть кукурузного хлеба, найденный в грязи придорожной канавы. Ноги отказывались идти, но впереди уже засветилось окошко какого-то полуночника в пристанционном поселке.

Стучать в двери? Бесполезно. Кто откроет незнакомым в глухую ночную пору. Забрались под крыльцо станционного домика, да так и пролежали до рассвета, прижавшись друг к другу.

Следующую ночь Владимиров ночевал в какой-то яме, боясь сомкнуть глаза и все время поддерживая огонь костра: волки выли совсем рядом. Сжимал складной нож, хотя и знал, что от стаи не отобьешься.

Утром он оглядел свое отражение в луже: настоящий босяк с волжской пристани, все обтрепалось, заплатка на заплатке, от брюк скоро останется одна бахрома.

Чтобы скопить несколько долларов на одежду, русский примкнул к землекопам, сооружавшим железнодорожную насыпь. Ему отвели место в тесном бараке, где вдоль стен сплошь тянулись двухэтажные голые нары.

Весна не спешила в здешний горный край; казалось, будто это март где-нибудь под Саратовом. Многие рабочие простудились, их надсадный кашель ночами не давал спать здоровым. Владимирова тоже бил озноб. Нет, надо бежать отсюда, пока еще есть силы…

И вот он уже там, где последние отроги Скалистых гор круто обрываются к полупустыне Большого Бассейна. Только что стучал зубами от холода — и сразу в пекло, под жестоко палящее солнце. Вон ручеек струится по камням, скорее к нему. Припал — и отпрянул: голая соль, хуже морской воды.

Озеро, занявшее впадину среди равнины, прозвали «потерянной рукой океана», «мертвым морем Америки». Синевато-зеленое, оно лежало как-то удивительно спокойно, недвижно среди пологих холмов. Хотя бы одна лодка, хотя бы один парус. В этом Большом Соленом озере не вода, а скорее крепкий рассол. Если ветер все же раскачает его, тяжелые волны оставляют на берегу белый осадок.

И вокруг в пустыне белесые пятна солончаков. Среди жесткой травы шуршат змеи. В придорожной котловине — груда лошадиных и коровьих костей, быть может погибший скот партии переселенцев на «дикий Запад».

Преодолев хребет Сьерра-Невада, 11 апреля 1874 года Владимиров увидел Сан-Франциско. От Чикаго он добирался сюда 66 дней 1 час 30 минут.

В Сан-Франциско он бросил якорь надолго. В этом городе жило много русских переселенцев, и учитель смог наконец заняться своим прямым делом. В русской школе для него нашлась даже комната.

Я побывал на побережье возле Сан-Франциско в местечке «Дом на скале», куда Владимиров водил когда-то на экскурсию своих учеников.

В его годы на скалистых островках поодаль от берега, в темной глуби океанских вод, на отмели под скалами можно было увидеть множество сивучей. «Мы глаз не сводили с морских чудовищ, прыгающих, лазящих, кричащих и плавающих», — записано у Владимирова.

На асфальтированной площадке тесно стояли туристские автобусы. И уже не дом, а несколько домов облепили скалы: ресторан, музейчик, лавочки сувениров, развлекательное заведение с разными аттракционами.

Ревел и грохотал океан, на губах оседала соленая пыль. Чайки с удивительно длинными клювами в бесшумном полете стлались над волнами. А сивучи?

— Я видел однажды в волнах нечто похожее, но не уверен точно, — сказал продавец открыток.

Впрочем, один сивуч по-прежнему обитал у «Дома на скале». Огромный, тяжелый, опираясь на ласты, с широко раскрытой пастью, он, казалось, собирался огласить окрестность победным ревом. Его изваяли внизу, поближе к родной стихии. Гладкие бока зверя испещряли надписи. Тут было даже изображение сердца, пронзенного стрелой: пошлая привычка царапать и пачкать все, что попадется под руку, живуча и за океаном.

О самом Сан-Франциско Владимиров написал довольно подробно. Мне показалось, однако, что об этом городе я знаю давным-давно, притом знаю такое, чего не увидел, не почувствовал по-настоящему волгарь.

В моем сознании жил романтический облик Сан-Франциско, пропахнувшего морем, свободно и живописно разбросанного по крутым холмам, на которые вползают передвигающиеся по канату забавные трамвайчики. Так человек, никогда не бывавший в Париже, привозит в этот город свой Париж, созданный прочитанными книгами великих мастеров слова.

Мой Сан-Франциско — да разве только мой! — это Джек Лондон, его страницы. Я забыл названия некоторых рассказов, стерлись детали, но общий романтический силуэт города был, несомненно, лондоновским «Фриско».

За проливом Золотые Ворота, в Окленде, когда-то самостоятельном городе, теперь ставшем частью разросшегося Сан-Франциско, есть хижина Джека Лондона. Она стоит на небольшой площади возле кабачка «Первый и последний шанс». Ее привезли сюда из Аляски, где писатель оказался вместе с золотоискателями во время «золотой лихорадки».

Темные бревна, небольшие оконца, нары из сосновых жердей, под ними — вытертая медвежья шкура. Тут же канадские охотничьи лыжи, ржавый капкан, хомутки для собачьих упряжек, рукавицы, связанные длинной веревочкой, набрасываемой на шею, чтобы не потерять, когда снимаешь. Что еще? Железная печка, похожая на «буржуйки» времен нашей гражданской войны, большой кофейник…

Хижина подлинная. Джек Лондон провел в ней на Юконе зиму 1898 года. Ее разыскали несколько лет назад. И кабачок связан с именем писателя. Местный уроженец, юный Джек заглядывал сюда, чтобы послушать рассказы бывалых моряков. Здесь им представлялся первый шанс промочить глотку после возвращения из плавания и последний — перед новым уходом в море…