Кирилл Станюкович - Рассказ об одной экспедиции

Наконец он со всем своим железом убрался из моего рта и, поникнув, уселся на стул. Его кабинет был очень мал, в нем только и стояли мой стул с подголовником и его без подголовника да шкафчик с инструментами пытки.

- Надо рвать,- мрачно сказал он.

- Ну рвите,- еще мрачнее ответил я.

Я сначала не понял причины его мрачности, мрачным должен был быть я, а не он. Но оказалось, что вырвать у меня зуб ему вовсе не просто. Старик долго тянул, тянул, пот выступил на его лице, но зуб не вырывался. Я, вспотев еще больше, чем он, ломал подлокотники и прилагал все усилия, чтобы не кричать.

Доктор положил щипцы и уселся рядом со мной на стул. Он был в полном изнеможении, а у меня в глазах потемнело.

Потом он взял какой-то другой инструмент - и все началось опять. Через пять минут мы оба были чуть ли не в обмороке. Доктор, поникнув, сидел, отдыхая, и его бессильные старые узловатые руки безнадежно свешивались между колен. Мы смотрели друг на друга, как два затравленных кролика. Потом он ушел и вернулся с сыном, здоровым парнем, который, как выяснилось, работал агрономом. Он решительно взял инструмент - и зуб затрещал.

Когда через некоторое время у меня перед глазами чуть прояснилось, и мы все втроем осмотрели зуб, оказалось, что один из корней не вырван. Мы некоторое время постояли молча, глядя друг на друга. Доктор и агроном чувствовали себя виноватыми, их вид говорил: «Сделали что могли, старались, но…» Прополоскав рот, я ушел. Денег с меня не взяли.

Я поплелся на вокзал. Временами мне становилось очень плохо, меня рвало, я был рад тому, что в ташкентских аллеях темно, и подолгу стоял, прислонившись головой к какому-нибудь пирамидальному тополю. Кто-то помог мне дойти до вокзала.

У входа мой провожатый меня покинул. Когда мне стало легче, я сообразил, что до вокзала меня довел тот же самый беспризорный, который пытался «увести» наш чемодан с дробью. Говорят, в таких случаях сердца людей сразу же наполняются чувством горячей благодарности. Со мной было не совсем так.. Я сперва осмотрел свои карманы и только после того, как убедился, что все цело, позволил себе наполниться чувством горячей благодарности. Затем я удивился тому, что возле наших вещей никого нет, и когда через некоторое время вернулся Дима, я накинулся на него, возмущаясь, как он мог бросить все без присмотра.

- Да ведь это Борис взялся смотреть за вещами, пока я схожу на базарчик за черешнями,- сказал он,- куда же мог деться этот чудак, или его опять забрали в милицию?

- Идите ищите,- велел я.

Дима ушел и быстро вернулся. Он был раздосадован.

- Ну? - спросил я.

- Этот чудак ловит у фонаря ночных бабочек, которые слетаются на свет,- ответил Дима.- Удивительное усердие!

- Нельзя его одного оставлять с вещами,- сказал я. При таком стороже у нас и чемодан с дробью упрут.

- Так за каким чертом он нам тогда нужен,- возмутился Димка,- зачем мы будем его опекать, если он даже чемодан покараулить не может? Кузен Бенедикт какой-то.

- Ну ладно,-сказал я .-^Такому энтузиасту помогать надо.

Только Димка стал раскладывать на газете черешню, хлеб, колбасу, яйца, как появился Борис. Он вовсе не был смущен тем, что бросил вещи, казалось, он об этом и не думал, он был преисполнен восторга от того, что поймал какого-то бражника. Борис весь сиял, и у меня не хватило духу обругать его за брошенные вещи.

- Ладно,- сказал я.- Садитесь! Ешьте! Через полчаса надо штурмовать кассу!

Бориса не пришлось приглашать дважды, он уселся и начал есть Судивительным проворством. Как сказал Димка: «Мы обнаружили две особенности нашего нового друга: прекрасно ловит всяких мушек, но и по части пожрать просто талант, подобрал с газеты все чистенько, как столь любимая им саранча».

Ночью мы все же достали билеты на проходящий поезд и с огромным трудом залезли в вагон. Это была настоящая ночная битва, нас толкали и оттирали, а мы лезли, нам наступали на ноги, а мы таранили чемоданами кого по» пало. Мы цеплялись за поручни, срывались вниз и карабкались опять. Пожалуй, мы бы не сели, если бы не Димка, он чуть не по головам влез в вагон, открыл окно с другой стороны поезда, и мы подали ему туда все вещи. Хуже всего было с дробью. Чемодан пришлось открыть и передать его содержимое по частям.

Когда все вещи были в вагоне, то и мы с трудом, но все .же пробились внутрь.

Через некоторое время раздался звонок, потом поезд загудел и тронулся. Наш вагон, как и все остальные, был набит до предела.

До утра мы дремали, привалившись к чему попало. А утром все как-то устроились, стало гораздо удобнее. Оказалось, что всем можно сидеть и иногда по очереди лежать. В соседнем купе была даже почти свободная нижняя полка, на которой сидел только один очень живописный старик. Он забрался с ногами на лавку, и больше никто на нее не садился, так как старикашка чесался.

К вечеру Димка, устроившийся в проходе на чемодане, сделал некоторые наблюдения.

- Вы посмотрите,- сказал он,- ведь этот ушлый старец чешется только при приближении новых пассажиров, которые собираются сесть рядом с ним, а когда никто не покушается на его полку, он сидит себе смирно.

Дима перешел в соседнее купе, уселся рядом со стариком, и когда тот начал по обыкновению чесаться, Димка тоже начал скрести свой живот и бока под рубашкой. Дед посмотрел на Димку, Димка на деда, и они поняли друг друга без слов. Димка остался там.

Неторопливо, неизменно поезд все шел и шел… Вот вдали показались горы. Это справа и слева поднимались хребты Тянь-Шаня. Поезд петлял и свистел на подъемах. Вместо безжизненных пустынь появились зеленые волны ковыльной степи. Манящие горы со снеговыми гребнями то приближались, то опять уходили вдаль.

К вечеру, когда спала жара, мы с Димкой вышли на площадку нашего вагона. Было так приятно проветрить-

ся после дневной духоты! Ветер уже не обжигал, солнце не палило, а горы, освещенные вечерним светом, все приближались.

На ступеньках сидел беспризорный, сверху нам были видны только его дырявая фетровая шляпа с оборванными краями, с воткнутым в нее маленьким пером, и руки, держащиеся за поручень. Все это было так грязно, что вызывало отвращение, особенно руки, которые даже потрескались от грязи.

- «И шляпа с траурными перьями»,- продекламировал Дима,- «и в кольцах тонкая рука».

- Не «тонкая», а «узкая»,- неожиданно сказал беспризорник.

- Что? - переспросил Дима.

- Не тонкая, а узкая рука, говорю,- повторил беспризорный, поднимая к нам лицо.

- Рука! Рука! Погляди-ка еще сюда,- сказал Димка, и когда тот поднял голову, радостно закричал: - Да это наш друг промышленник! Ведь это он пытался украсть у нас чемодан!

- А не он ли меня от зубного врача до вокзала провожал, когда меня тошнило? - добавил я.