Кирилл Станюкович - Рассказ об одной экспедиции

- Пить надо поменьше,- наставительно сказал беспризорный,- тоща и тошнить не будет.

- Ну ладно, хотя я и не пил и ты, думая, что я мог осквернить Ташкент после перепоя, меня обижаешь, › но все же я чувствую, что придется дать тебе бутерброд.

Мы пошли в вагон, и я соорудил солидный бутерброд, который беспризорный мгновенно проглотил, такая же судьба постигла и два других, потом я кормил его еще чем-то, и он все съел.

- Как тебя звать? - спросил Дима.

- Костя,- ответил он.

- И куда Костя едет?

- По делам,- подмигивая, сказал беспризорный.

- А не надоело тебе путешествовать? - спросил я.

- Нет,- сказал он и полез под лавку. Подложив под голову локоть, он закрыл глаза.

- Шустрый парень,- сказал я.

- Талантливая молодежь,- подтвердил Дима.

- Напустит он нам тут вшей,- брезгливо поморщился Борис.

- Чем же ты не доволен, энтомолог? Будешь собирать коллекцию прямо на себе,- сказал Дима.

Поезд все шел. Остановок было много, поезд стоял на них подолгу. На остановках Борис выскакивал с сачком и ловил насекомых, после гудка он бежал, догонял вагон и садился на ходу. Я волновался, как бы он не отстал.

Скоро Бориса знал уже весь поезд, и к нам в вагон, зажав в кулаке или посадив в спичечный коробок, понесли всевозможных насекомых.

С теми, кто приносил ему насекомых, Борис был суров, спасибо говорил хмуро, а иногда и вовсе не благодарил, а еще ругал за то, что повредили крылья у бабочки или усы у жука. Все выслушивали его замечания молча и с улыбкой удалялись в свой вагон с видом людей, сделавших доброе дело.

Я смотрел в окно, Димка курил, беспризорный спал.

- Знаешь, Дима,- сказал я,- давай возьмем с собой этого путешественника, пусть у нас в экспедиции побудет, может выровняется?

- Вряд ли,- ответил Дима,- очень ушлый: чемоданы увести может и Блока знает. Больно высокой квалификации, не удержать такого.

- А все-таки, может, попробуем?

- Да бросьте вы, начальник,- возразил Дима.- Ну зачем он вам? Только разве для того, чтобы потом рассказывать друзьям, вот, мол, какой у нас был интересный беспризорный… Или вы думаете, что из него .впоследствии выйдет знаменитый ученый или артист и он вам будет на старости лет дарить портсигары с трогательными надписями и посылать поздравительные телеграммы к дню рождения? Конечно, это возможно, но мало вероятно! Скорее он заберет кое-что из вещичек и пересядет на другой поезд.

Спускались сумерки, колеса отстукивали свою бесконечную песню, под которую так легко думается и так легко засыпаешь. Поезд шел, шел все вперед сквозь ночь, .везя нас навстречу нашей неизвестной судьбе. Ведь на границе, где предстояло нам работать, было неспокойно. Там орудовали банды басмачей.

Я долго не спал и думал о том, что будет дальше. Скоро взошла луна, и далекие горы, и широкие увалы вблизи полотна были задумчиво красивы. В свете луны, падавшем ка пол вагона, неясно виднелась голова Кости, который спал под лавкой, подложив под голову локоть. Он спал, и в выражении его лица было что-то грустное.

Я отвел глаза от этого детского, но уже какого-то измученного, заострившегося лица. Когда я опять посмотрел на него, то увидел, что оп не спит, глаза его открыты и смотрят па меня. Я кивнул ему головой, он вылез из-под лавки и сел напротив.

- Ты куда едешь? - спросил я.

- Да так,- пожав плечами, сказал он,- еду вот.

- Слушай,, а не надоело тебе шляться, не пора ли домой?

- Куда?

- Домой.

Он пожал плечами.

- Родители есть?

- Нет.

- Умерли?

- Да.

- Кто у тебя были родители?

- Отец - врач.

- То-то ты Блока знаешь!

- Папа любил Блока,- грустно сказал Костя.

- Ну, а какие-нибудь родственники у тебя есть?

- Есть.

- Ну, а к ним?

- Нельзя.

- Почему?

- Такое дело…

- Грязное что ли дело?

- Хуже…

- А какое?

- Мокрое,- тихо сказал он и оглянулся.

Я тихонько свистнул.

- Ну, тогда действительно… Ну и что же дальше будешь делать?

- А что делать,- он безнадежно пожал плечами.

Что-то в его лице или тоне было такое, из-за чего я не мог думать о нем плохо. «Но все-таки убийство - это убийство»,- подумал я, и решил, что Дима прав и что действительно лучше не связываться. Но как он дальше будет жить с убийством на душе? Или оно, может, и не тяготит его? И я, испугавшись ответственности и хлопот, не вмешался в судьбу Кости. Приняв твердое решение не брать его в экспедицию, я заснул под стук колес.

Мы ехали еще целый день, ведь тогда в тридцатом - тридцать первом годах поезда ходили здесь очень медленно. Ранним утром на следующий день нас разбудил проводник, и мы, едва успев выкинуть все наше снаряжение, выскочили на маленькой станции, где поезд стоял всего несколько минут.

Вокруг раскинулась пустыня. Станционные строения, несколько деревянных домиков на кирпичном фундаменте, стояли среди сыпучего песка, образовавшего большие волны, гребни которых доходили до самых окон, а иногда и до крыши. У домов, стоявших в промежутке между волнами, обнажился фундамент, и они повисли в воздухе, как на сваях. Некоторые здания с одной стороны были засыпаны выше окон, а с другой - повисли в воздухе на обнаженном фундаменте. У местных жителей мы узнали, что они попадают в свой дом различными путями: когда через дверь, а когда через окна. Песок перемещался, его сыпучие волны двигались.

Это было интересное место: куда бы вы ни поглядели, кругом песок - справа, слева, внизу, песок появлялся у нас в карманах, отстаивался в кружках с чаем, хрустел на зубах и оказывался на дне закупоренных бутылок с теплым лимонадом. Днем песок ослеплял и жег, обдавая жаром снизу, ночью горел, как снег при свете луны. Вечером, когда поднимался ветер, он хлестал по лицу и засорял глаза, утром, когда было тихо, радовал взор необычайной красотой пустыни.

Нам повезло: уже через несколько часов удалось нанять верблюдов и тронуться к Тянь-Шаню, к горам, которые виднелись на горизонте.

Как хорошо ранним прохладным утром идти верблюжьим караваном по сыпучим барханным пескам! Верблюд, раскачиваясь, идет широкой поступью, и кажется, что не едешь, а плывешь. Сверкает песок, и длинноногие тени перемещаются по крутым склонам ближайших барханов, Чуть веет ветер, на горизонте далеко-далеко видны зубчатые таинственные гребни хребтов.

Как только мы тронулись, один верблюд «запел» и пел целый день. Он начинал тянуть какой-то звук и тянул до тех пор, пока ему хватало воздуха, за это время можно было сосчитать до пятнадцати, затем звук обрывался, но не надолго, верблюд снова набирал воздух и опять начинал тянуть. И так целый день.

Весь день мы шли по песку, сначала по сыпучему, барханному, затем барханы сменились буграми, на которых росли корявые кустарники и высокие злаки. Затем бугры стали понижаться, потом они выровнялись, и мы вышли на песчаную равнину.