Тим Скоренко - Эверест

Теперь, на бесконечной высоте, вдыхая ненастоящий, закачанный в баллоны кислород, Келли впервые в жизни ощутил близость старухи. Он чувствовал, что Матильда идет за ним, и шерпы тоже, Пемба и Ками, и это успокаивало его – так в детстве он не боялся спать в одной комнате с подкроватными монстрами, если где-то рядом была его бабушка. Бабушка казалась непробиваемым щитом, стальным японским роботом с ядерными пушками в плечах, все бесконечные чудовища, прячущиеся в комнате Джона, при виде ее (и даже при осознании ее существования в соседней комнате), сжимались в инфузории и носа не казали из своих теневых убежищ. Но однажды, будучи уже довольно взрослым мальчиком, лет девяти или десяти, Келли понял, что бабушка – старенькая и слабая и что никакого сопротивления не то что монстрам, но даже элементарному квартирному вору оказать не сможет. Это был переломный момент: Келли сжал зубы, отключил монстров – и стал спать с выключенным светом, один, без чудищ и прочих неприятных визитеров. Отсутствие поддержки мобилизовало его организм, расслабленность пропала, характер стал пружиной, и с тех пор Келли почти ничего не боялся, кроме разве что смерти, – но это был сладостный страх. Теперь, ощущая за спиной поддержку, он поймал себя на мысли, что чувствует себя ровно как шестилетний малыш, верящий в безграничные силы бабушки. Сердце Келли ошибочно подсказывало ему: не волнуйся, даже если ты свалишься без сил, если будешь замерзать в тишине и пустоте, тебя спасут, их же трое, они вытащат тебя, выходят, вернут к подножию, а там и доктора подоспеют. Но все это было ложью, генерируемой для самого себя. Другое дело, что здесь, когда смерть витала в воздухе, он не хотел, сознательно не хотел включать разум и понимать, что никто его не спасет, что двое измученных шерпов и хрупкая девушка не смогут дотащить его обездвиженное тело вниз, что в лучшем случае они оставят его и спустятся вниз за подмогой, а он в это время уснет, чтобы никогда уже не проснуться.

Все эти факторы, все эти обрывки мыслей, проносившиеся в опустошенной холодом и истощением голове Келли, заставляли его идти дальше, не останавливаясь, не обращая внимания на слабость, на шум в ушах, на клокотание в горле, на ухудшающееся с каждым часом зрение. Он шел вперед, потому что оставалось совсем немного, а это «немного» могло привести его к величайшему открытию в истории альпинизма. По крайней мере величайшему для двадцать первого века, когда почти все горы – за редким исключением – уже исследованы.

Келли никого не оставил в Англии. Его отец, суровый полковник, старше матери на двадцать два года, выходец из Ирландии, умер, когда Джону едва ли исполнилось пять. Он казался здоровым и бодрым, он каждое утро делал зарядку и пробегал по шесть миль по кварталу, он подтягивался полсотни раз без остановки и умел ходить на руках – и его, этого крепкого, закаленного, сильного человека, свалил банальный инсульт, результат незамеченной аневризмы. Он стоял у стола, потом ему стало нехорошо, он прилег и сказал Джону: беги, позови маму, но мамы не было дома, потому что она отправилась в маникюрный салон, а это всегда было надолго. Джон обегал весь дом, но мама не появилась, и не было приходящей уборщицы миссис Стокс, и не было садовника мистера Ригби, и не было никого, а Брайан Келли уже потерял сознание, и маленький Джон не знал, что делать, потому что никто и никогда не учил его звонить в «скорую помощь». Впоследствии Джон пытался винить себя в смерти отца – но у него не получалось, потому что и сердце, и разум подтверждали: ты ни при чем, ты ничего не мог сделать, и все эти ложные самонаветы лишь для того, чтобы успокоить мать, которая уже никогда не стала прежней. Она, урожденная Саманта Смит, происходила из простой, бедной семьи, жившей в Мобберли (перед родами она возвращалась туда на время, там Джон и появился на свет – так ей захотелось, и муж не стал перечить), и подтянутый, средних лет военный из столицы показался ей прекрасной партией, а со временем она в него и влюбилась. В середине восьмидесятых, когда американская девочка написала письмо советскому руководителю, а потом погибла в авиакатастрофе, Саманта начала стесняться своего имени, хотя давно уже носила фамилию покойного мужа и была Самантой Келли. Она стала Джиной, потом Кэтрин, потом Сьюзан, и ей безумно понравилась эта игра в имена – так, что в последний год жизни она не помнила вообще, как ее зовут, путая свои бесчисленные смены документов и твердо опираясь лишь на один непоколебимый столп – фамилию Келли. Джон сперва пытался угнаться за именами матери, но потом бросил эти бессмысленные потуги, тем более в девяностые он уже жил отдельно, в университетском кампусе, бесплатно и нелегально, потому что у него не было денег на общежитие, а отношения с матерью окончательно зашли в тупик. Она погибла в автокатастрофе, перепутав газ с тормозом и въехав в грузовик, перевозивший деревянные брусья. Они прошили лобовое стекло, превратив верхнюю половину ее тела в кровавую кашу. Закрытый гроб Саманты (или Джины, или Сьюзан) на пригородное кладбище провожали всего три человека, и среди них не было Джона Келли, потому что он был занят, обговаривая с адвокатом условия наследования.

Последней из семьи Келли умерла бабушка – не та, что спасала мальчика от монстров, а другая, жившая где-то в Северной Ирландии, в глуши, в районе Дандживена, на ферме по Бовьел-роуд. Джон никогда ее не видел, но знал, что на момент смерти ей был сто один год – она, будучи старейшей в семье, пережила всех – и сына, и его значительно более молодую жену, и только внук не успел разбиться где-нибудь в горах, позволив бабке уйти с миром. Хотя было ли ей дело до внука – видимо, нет, потому что о ее существовании Келли узнал, лишь когда ему пришла бумага о том, что он наследует еще и ферму в Северной Ирландии. Келли ни разу не приехал посмотреть на свою новую собственность – он просто поручил адвокатам продать ее, чтобы больше никогда не вспоминать о семье.

Первая женщина в жизни Келли появилась, когда ему было восемнадцать, а последняя ушла незадолго до его путешествия на гору. И это была, как ни странно, одна и та же женщина, между двумя появлениями которой Келли сменил десятки подстилок, к которым не испытывал ничего, кроме сиюминутного вожделения. Ее звали Эллен, и она ненавидела Джона всю жизнь, сумев разбить ему сердце дважды, но в этой диковинной ненависти крылась – она сама о том не подозревала – самая странная и страшная любовь, какая только возможна. Эллен чувствовала себя привязанной к Джону и не могла покинуть его, не могла забыть; он внушал ей отвращение, но при этом заставлял смотреть на себя неотрывно – так человек оборачивается на улице, когда мимо него проходит калека. Первый раз они переспали после какой-то пьянки в студенческой общаге, когда Келли в очередной раз было некуда деться, а у Эллен съехала подруга. Эллен предложила переночевать у нее на втором ярусе, который быстро превратился в первый, а одежда разметалась по комнате так, что утром Келли уходил в одном носке – второй так и остался не найденным. Это был короткий роман, на три недели, он попытался за ней приударить, они сходили на какой-то дрянной фильм, потом на какой-то не менее дрянной современный балет, переспали еще раз, другой, третий и разошлись с миром, вот только она не смогла его забыть: его смешливую рожу, его крепкое тело, его резкие, животные движения над ней. Он забыл ее быстро – в том плане, что ни разу не выказал желания повторить, но она не смогла простить ему этого и появлялась перед ним случайно: в коридорах, потом на лестничных площадках, потом в поездах подземки, потом еще где-то, потом она принесла коврик и провела ночь у дверей квартиры, которую он умудрился снять за какие-то гроши. Он нашел ее утром и впустил, и смилостивился, и это был роман номер два, который длился полтора года, и за это время он влюбился в нее так, что отдал бы за нее жизнь. Она чувствовала это, чувствовала его страсть, понимала – и на самом пике, на самой вершине их отношений собрала вещи и ушла – плача, истекая слезами и болью; она не могла даже назвать водителю адрес, куда ехать, и тот, худосочный араб, утешал ее на ломаном английском, прижимая к ее сочащимся глазам свой не первой свежести платок.