Тим Скоренко - Эверест

1 мая 1999 года, всего через несколько часов после начала операции, член поисковой группы Конрад Анкер заметил тело. Они полагали, что это Ирвин, – по всем расчетам именно здесь тот должен был спускаться. Но это оказался Мэллори. Он лежал на высоте 8155 метров, обнимая скалу руками.

Он и сейчас лежит так.

Камеры на теле не было. Зато команда нашла целый ряд других артефактов, способных пролить свет на тайну восхождения 1924 года. Смерть Мэллори наступила, скорее всего, от тяжелой травмы черепа, полученной в результате падения. Также у него была сломана нога. Судя по всему, порвалась или была перерезана веревка, связывающая Мэллори с Ирвином. Первый упал, второй – исчез. Если они действительно спускались, до лагеря им оставалось всего полтора часа ходьбы.

Темные очки нашли у Мэллори в кармане. Это могло означать лишь одно: они шли ночью. Подниматься ночью может только безумец – так что они, видимо, двигались вниз. Впрочем, у Мэллори могла быть вторая пара, слетевшая с него во время падения.

В блокноте Мэллори было записано, что для финального рывка, судя по всему, нужно три, а не два баллона кислорода.

И главное, что нигде – ни во внутреннем кармане у сердца, ни в ботинке, ни в сумке – не нашли самый главный артефакт – фотографию Рут. Мэллори где-то ее оставил.

Впоследствии на поиски тела Ирвина отправлялось еще несколько экспедиций, но все вернулись ни с чем. Напарник Мэллори пропал без следа вместе с фотоаппаратом.

Это же какой-то бред, сказала Матильда. Ну, хорошо, у тебя есть металлоискатель, который найдет снимок, впрочем, я в это не верю, но ладно. Допустим. А если фотографии там нет? Не потому, что Мэллори ее не оставил, а потому, что там температура минус шестьдесят и ветер под двести километров в час. Потому, что там всегда снег, снег, снег и ничего, кроме снега. Эта железка, на которую Мэллори собирался насадить рамку, давно проржавела насквозь и сломалась, снимок унесло. Вероятность этого – девяносто девять процентов. Что ты будешь делать? Будешь подниматься снова и снова в надежде найти иголку в стоге сена?

Нет, Келли покачал головой.

А что? Вот правда. Своей сказкой ты можешь обмануть Жана, потому что он наивный. И остальных, потому что они твой английский почти не понимают. И шерпов, потому что им безразлично. Но нормального умного человека ты не обманешь. Или у тебя другая цель, или у тебя есть козырь в рукаве.

Есть, сказал Келли.

Давай колись, она толкнула его плечом. Чего скрывать-то. Ты же знаешь, мы все тут – одно целое. Хватит строить из себя Бонда.

Келли усмехнулся, но ничего не ответил. По его глазам Матильда понимала, что он знает больше, намного больше, чем говорит. И еще она поняла, что он просто играет с ней. Что сейчас он все скажет, просто потянет время еще чуть-чуть.

Я жду, заметила она.

Я знаю, где лежит Ирвин, сказал Келли.

Первое же утро в лагере III на высоте 6800 омрачилось трагедией. Один из французов, Дидье Симонэ, проснулся в пять утра, растолкал товарищей и поздравил их с новым утром. Потом он оделся и вышел подышать свежим воздухом. Его не было пять минут, десять минут, пятнадцать минут. Потом его друг Матье Берже выбрался следом, чтобы спросить Дидье о чем-то. Дидье сидел на уступе, оперев подбородок на руки, и смотрел вдаль. Дидье, позвал Матье. Тот не откликнулся. Дидье, слышишь меня? Тот продолжал сидеть. Матье выбрался из палатки, подошел к Дидье и положил ему руку на плечо. Симонэ начал заваливаться на сторону. Он был мертв.

Это называется деградация. Истощение, усталость, вялость – и остановка сердца. Тихая, мирная, аккуратная смерть.

Они сделали ошибку, говорю вам с полной уверенностью. Им следовало сделать ступеньки более равномерными. Спускаться после подъема на большие расстояния. Аккуратнее распределять акклиматизацию. Но они стремились вверх и заночевали почти на пике дневного подъема. Чаще всего это не оборачивается трагедией. Но бывает и по-другому.

Вместе с телом Дидье вниз ушли четверо французов и шестеро шерпов. Всего минус одиннадцать. Их осталось тринадцать, и этого вполне хватало.

Руководитель экспедиции, Жан, предлагал остановиться. Он готов был спуститься вниз, потому что винил себя в трагедии, случившейся с его другом. С одним из тех, кто ему доверял. Но его уговорили не сдаваться. Дидье уже ничем не поможешь, а вершина ждет. У остальных со здоровьем полный порядок – насколько с ним может быть порядок на такой высоте. Келли был совершенно спокоен. Он общался с умершим разве что краткими приветственными кивками и не испытывал по поводу его ухода никаких чувств. Матильда плакала, хотя знала Симонэ всего месяц – они познакомились перед самой экспедицией. Слезы замерзали на ее щеках.

Из-за задержки они прошли мало, после чего решили спуститься в лагерь I, чтобы отдохнуть. Это нужно было сделать сразу после прохождения высоты, на которой они разбили лагерь II. Тогда Симонэ бы, возможно, остался жив. Шел шестой день. До штурмового лагеря они планировали добраться на восемнадцатый.

Все ходили мрачными, в лагере почти не разговаривали. Келли тоже молчал. Все равно ему было нечего сказать.

Вернемся в 1934 год. Как уже упоминалось, шестнадцатого апреля я, вооруженный лишь ледорубом, отправился наверх. Я вышел рано утром, когда мои разгильдяи-шерпы еще спали. Со мной был мой верный дневник – изготовленный в Японии блокнот с надписью Present Time Book. Я вел его с двадцать первого марта, с момента въезда в Непал.

Это было трудно, по-настоящему трудно. Я постоянно терял тропу, иногда приходилось обходить трещины, делать огромные крюки, чтобы преодолеть препятствие, на которое я не мог забраться. Все это – в чудовищных условиях, потому что было холодно, ветер пронзал до самых костей, зрение становилось все хуже, я начал кашлять, голова болела, не переставая. Хотя я был еще так низко, до лагеря Ратледжа оставалось порядка двух миль, а в пути я провел целых пять дней! Несколько раз приходилось спускаться, чтобы найти хоть сколько-нибудь приличное место для палатки. В последний день я ставил ее почти полтора часа – пальцы не слушались.

Тогда в первый раз на меня обрушилось отчаяние. Я понял, что не дойду. Умереть – не страшно, что вы. Я боялся не увидеть вершину.

Я спускался обратно четыре дня – двадцать четвертого апреля я снова был на пороге монастыря. Я почти ничего не видел, потому что не догадался взять с собой темные очки: ведь раньше я слыхом не слыхивал о снежной слепоте. Мои военные раны открылись, лодыжки чудовищно ныли, особенно та, из которой много лет назад извлекли две пули. Я ведь был героем войны, не забывайте. Меня прошило пулеметной очередью.

Эти трое лентяев, Теванг, Ринзинг и Церинг, по-прежнему прохлаждались в монастыре. Надо отдать им должное – они правильно сделали, что пытались меня отговорить идти в одиночку. Но я считаю, что они должны были идти со мной. Вчетвером мы бы добрались.