Михаил Родионов - Голубая бусина на медной ладони

Р. Холиншед, автор «Хроник Англии, Шотландии и Ирландии», откуда Шекспир немало позаимствовал для своей пьесы, назвал трех ведьм, предсказавших Макбету королевский трон, «вещими сестрами, то есть богинями судьбы». Такие же «богини судьбы» на аравийской горе Ханум испытали мальчика Асада и посулили ему царский трон. Что ж, такой зачин часто встречается в сказках о предопределенной судьбе, но другая сюжетная перекличка позволяет думать, что тут не простое совпадение.

Вещуньи нагадали Макбету, что он будет неуязвим до тех пор, пока Бирнамский лес не двинется на Дунсинан. И вот, осажденный войском Малькольма, мстящего за убийство своего отца — короля Дункана, пораженный Макбет видит, как Бирнамский лес идет на замок Дунсинан, ибо не знавший о пророчестве Малькольм отдал приказ: «Пусть воины ветвей с дерев нарубят и над собой несут, чтоб тень листвы скрывала нашу численность и с толку разведчиков сбивала».

В предании об йеменском царе Асаде аль-Кямиле рассказывается о том, что при завоевании Восточной Аравии царь прибегнул к той же хитрости, чтобы обмануть зоркую девушку из племени джадис — Зарку аль-Йамаму. Желая узнать секрет ее зрения, враги вырвали ей глаза: оказалось, что все жилы в них были пропитаны сурьмой, ибо она постоянно смазывала ею веки.

Эта жутковатая история (в которой проявляется отношение к человеческому телу, типичное для кочевников-скотоводов) объясняет также столь распространенное на Ближнем Востоке пристрастие к сурьме: ей приписывается чудесное воздействие на зрение.

И наконец, последнее обстоятельство. Рассуждая о том, как узнать скрытое судьбою, Макбет восклицает: «Бывало встарь, что камни с мест сходили, деревья говорили и, гадая по в о ронам, сорокам и грачам, отыскивали а вгуры убийцу…» Обращение к совету вещих камней, способных сходить с места, разговор со священными деревьями и гадания по полету птиц — это именно те способы, с помощью которых древние аравитяне пытались заглянуть в Книгу Судеб.

Как-то раз, присутствуя на соколиной охоте и наблюдая за тем, как ловчая птица настигает свою пернатую жертву, уже упоминавшийся поэт аль-Мутанабби сочинил грустный экспромт:

Слова «всем назначен день смерти» превратились в пословицу, отражающую отношение арабов к судьбе. Тема судьбы, как ее трактует доисламская и средневековая мусульманская литература, была предметом изучения неоднократно: за рубежом о ней писали В. Каскель и X. Ринггрен, у нас — М. Пиотровский. Пеструю и богатую арабскую лексику, связанную с этой темой, ученые обычно делят на три группы.

Самая древняя из них видит в судьбе предопределенную участь, гибель, смерть. Смысл этот чаще всего передается словом «манийя». От того же корня образовано имя доисламской богини судьбы Манат. Неотвратимая судьба имела устойчивые атрибуты — «ножницы манийи», «путы манийи». В исламскую эпоху слово постепенно лишилось оттенка предопределения и стало обозначать просто смерть.

Вторая, более поздняя, группа ставит знак равенства между судьбой и временем: «дахр» — «век», «рок» и «заман» — обобщенное время, распадающееся на дни и ночи. Ход времени непреодолим и неизменяем, поэтому время и есть судьба. Эта идея близка иранской, олицетворенной Зурваном — божеством времени-судьбы, и античной с ее Кроном — богом всепоглощающего времени. Родоплеменное общество доисламской Аравии не создало развитых представлений о бессмертии души, о воскрешении и потустороннем существовании. Для бедуина единственная реальность заключена в земной жизни, срок которой конечен, ибо от клыков времени не уйти никому. В исламский период слова этой группы сохранили оттенок фатализма, а под словом «дахр» («век») иногда подразумевался Аллах.

И наконец, последняя группа, отражающая представления о судьбе не как о безличном и неотвратимом роке, а как о проявлении воли всесильного и единого бога. Судьба в этом случае обозначалась словами «када» или «кадар». Эта точка зрения, победившая в исламе, все же не сумела отменить более старые представления, отзвуки которых сохраняются и поныне.

Вскоре после утверждения ислама споры вокруг понятия судьбы вылились в ожесточенную борьбу между кадаритами и джабаритами, или сторонниками свободы воли и приверженцами учения о предопределении. Русский востоковед академик В. В. Бартольд считал, что слово «кадар» применительно к первым надо понимать как «власть человека над своими поступками», противоположное понятию «джабр» — «насилие», «притеснение». Теперь судьба связывалась с новым для аравитян понятием искупления, сулившего праведникам рай, грешникам — ад. Если все в мире, рассуждали кадариты, предначертано Аллахом, включая добрые и дурные поступки людей, значит, одни из сынов Адама изначально обречены на райское блаженство, а другие — на муки в адском пламени, что несовместимо с определением бога как справедливого и милосердного. Отсюда неизбежный вывод, заключали они: человек лично ответствен за свою судьбу и сам решает, исполнять или не исполнять божьи предписания, ибо в Коране сказано о грешниках: «Аллах не был таков, чтобы их притеснять; но они сами себя притесняли!» (XXX, 8). Нет, возражали джабариты, Аллах всемогущ и всеведущ, он говорит людям в Коране: «Аллах создал вас и то, что вы делаете» (XXXVII, 94), поэтому признавать человека творцом своих поступков означает признание двух творцов — бога и человека, а это страшный грех многобожия. Полагайтесь только на Аллаха, учили они, не страшитесь земных испытаний, ибо судьба человека и его смертный час заранее записаны в Книге Судеб.

Для мусульман Книга Судеб — это Коран. К тому же считается, что на каждого смертного ангелы заводят специальный свиток, куда заносятся все его деяния; свиток этот зачитывается после кончины и якобы будет служить основанием для «последнего решения» участи человека в судный день.

В христианстве споры о предопределении и свободе воли начались еще до возникновения ислама. Так, в пятом веке учение о свободе воли было осуждено церковью как еретическое, а его противник Блаженный Августин причислен к лику святых. Однако учение о предопределении не стало христианским догматом: в восьмом веке один из первых христианских критиков ислама Иоанн Дамаскин защищает учение о свободе воли, противопоставляя его вере мусульман в предначертанность всего сущего. После поражения кадаритов, а вместе с ними и более широкого культурно-религиозного движения мутазилитов, или «отделившихся», к которым принадлежал и средневековый рационалист аль-Джахиз, представление о «фатализме» мусульман стало все прочнее утверждаться в Европе.