Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Сын старого Отто Николай, тоже человек с сединой, ровным, широким шагом меряет ноле. Взмах руки — и на солнце сверкают падающие в землю зерна.

Мы сидим на замшелом плоском валуне.

— В Литве на такой земле сажают лес или пастбище устраивают, а иногда и под залежь остается, — говорю я старому Отто.

— Вы землей богаты, — вздыхает старик и кивком указывает на приближающегося к нам сына: — Он с боями прошел по вашей земле… Под Шяуляем ранен был.

Подходит Николай. Снимает с шеи берестяное лукошко, садится рядом с нами, отдувается:

— Уф, жарища… Как в печи.

— Нелегко выращивать хлеб среди этих камней.

— Когда по весне выходишь в поле, пусть даже налегке, через полчаса уже ног не чуешь, — честно признается Николай.

— Легкого хлеба нигде не сыщешь, — утешает старик. — Везде его заработать надо.

…На небольшом каменистом поле зерновые еще только-только поднялись, а на болотах и топях травы уже по пояс. Лишнюю неделю пропустишь, и трава начнет грубеть, рыжеть, потеряет и вкус и ценность. Достает карел из-под навеса «горбулю» и отправляется косить. «Горбуля» — не коса и не серп. Лезвие как у серпа, только не такое изогнутое. А черенок метровый. Убирать сено или хлеб «горбулей» легче, чем серпом, но спину гнуть все-таки приходится. А косой на этих землях не помашешь: валуны, обломки скал, кустарники. Зато при помощи «горбули» карелы дочиста выбривают траву или рожь вокруг каждого камня, каждого кустика.

Карельское лето гораздо короче и дождливее, чем в Литве. И все-таки здешние земледельцы не оставят гнить на покосах ни клочка сена. Люди не ждут, что оно просохнет на земле. Еще влажное складывают в копны.

Копны здесь не такие, как у нас. Карелы навивают их в мокрых низинных местах, у болот, там же, где и косят. Вывезти сено летом невозможно. Надо ждать, когда мороз скует болота и речки, топи и многочисленные протоки, когда толстое снежное покрывало выровняет дорогу… А пока нарубит карел множество длинных шестов. Сперва настелет их снизу, чтобы болотная вода не подступала к сену, потом навалит охапку травы. Поверх охапки снова скрещивают и втыкают в землю шесты. Новая охапка сена ляжет уже на них и не будет давить на нижнюю. Так складывается высокая, рыхлая копна, в которой сено отлично сохнет и сохраняется. Чтобы северные ветры не растрепали копну, ее со всех сторон подпирают шестами, а сверху накрывают еловыми лапами, по смолистой хвое которых дождевая вода сбегает, как по крыше.

За всю свою долгую жизнь старый Отто помнит одно-единственное лето, когда хлеба просохли в поле, в бабках. На такую удачу карел обычно не рассчитывает, а спокойно и настойчиво делает свое дело, преодолевая все капризы природы. В каждой карельской деревне мы видели риги — небольшие сооружения с маленькими окошками. В конце лета, когда начинаются непрерывные дожди и воздух пропитан влагой, в эти риги свозят невысохшие хлеба.

Внутри риги вдоль стен идут сбитые из деревянных планок широкие двухэтажные нары, в углу стоит сушильная печь. Составив на этих нарах снопы колосьями кверху, карелы затапливают печь. К вечеру хлеб уже сухой. Его сносят на другую половину, где через несколько дней обмолачивают.

Мы возвращались с поля другой дорожкой, вдоль леса, где синела крохотная ламбушка. Ламбами карелы называют небольшие озера, бесчисленное множество которых украшает карельскую землю. И все они безымянные.

Рядом с ламбушкой тянулось каменистое, выжженное пожаром поле, на котором там и сям валялись кучки вывороченных пней, бессильно вытянувших к нему почерневшие, обгорелые корни.

— Вот как достается нам пахотная земля, — сказал старый Отто, окидывая взглядом поле. — Огнем и топором отвоевываем у леса каждую пядь. Год пропустишь — лес опять все захватит, и землю, и хлеб отнимет…

— Да, дорого стоит ваш хлеб, — согласился я, думая о скупой карельской земле и несокрушимом упорстве ее работников.

— А все-таки не дороже, чем на Украине, — пошутил Отто. — Ведь цена килограмма хлеба у нас в стране везде одинакова. — Однако улыбка быстро спряталась в морщинах его лица. — До советской власти мы действительно дорого за него платили. За несколько горстей муки лавочник семь шкур с тебя драл. И хоть зубами скрипи, хоть богу молись — мука не снег, с неба не сыплется. Хочешь не хочешь — протаптываешь дорожку к лавке.

Так говорит старый Отто о тяжелом прошлом лесорубов, сплавщиков, земледельцев и охотников этого края.

Солнце работало засучив рукава. Спускалось на короткий отдых, но, видно, даже не успевало глаз сомкнуть: стояли белые ночи, такие светлые и короткие, что только положишь голову на подушку, а в выходящее на восток окно уже стучатся первые лучи восхода. Опять оно, солнышко, принимается за работу. Вчера оно растопило последние обломки льда на озере, а сегодня взялось за лес: под его жаркими лучами расстегнули свои одежки почки на молодых березах, и необозримая тайга зацвела зелеными пятнами.

На полях вокруг деревни снега нет и в помине. Он забился в таежную чащу, в ложбины и ущелья, залег меж скал, но солнце находит его и там. Оно выпаривает из земли талые воды и, точно беспокойная совесть, зовет пахарей к плугу.

Деревня зашевелилась. Одни лихорадочно копаются в земле, а другие, самые здоровые и сильные мужчины, укладывают в дорожные мешки продукты, смены белья и отправляются на речку.

Василий расцеловался с женой, погладил маленьких сыновей и кивнул нам. У крыльца к нему, виляя хвостом, подскочил Буян. Василий ласково потрепал пса по лохматой шее и, как человеку, сказал:

— Смотри, Буян, будь умным.

Пес долго стоял у калитки, провожая нас тоскливыми глазами, в которых все еще тлела надежда, что хозяин вдруг остановится и позовет его.

Нелегок и опасен труд сплавщика. Карельские реки бегут, ревя и прыгая по камням, перекатываясь через пороги, низвергаясь водопадами. По таким рекам плоты не ходят. До истока реки бревна сплавляются по озеру, однако и здесь их не связывают в плоты. Карелы сцепляют железными скобами гигантский квадрат из бревен, будто загон для скота, и набивают его до отказа сосновыми бревнами. Подтащат такой «кошель» к сливу, где устроена небольшая запруда, поднимут деревянный щит и спускают бревна по одному в стремительно мчащийся поток, который подхватывает тяжелое бревно, как щепку. Бешеная сила у карельских рек.

— Лет двадцать назад, — рассказывает Василий, — был у нас в деревне странный и смешной случай. Жил тут один старичок. Маленький, издали не разобрать — мальчонка или взрослый. Он пас деревенских коров. Чтобы скотина не заблудилась в лесу, ей подвязывают под морду колокольчики. Однажды слышит старичок: трезвонят колокольчики, мычат коровы и кто-то отчаянно ревет. Прибежал он туда и видит — коровы кидаются на сидящего под деревом медведя…