Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Милости просим. Будем рады.

Гляди, какой приветливый!

Мы высаживаемся на берег.

Собака, поджав хвост, отбегает в сторону. Пропустив нас всех, она почтительно следует сзади. Чудной пес. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы таежные собаки бежали не впереди, а позади хозяина.

— Не обессудьте, что так встретил, — говорит мужчина. — В тайге живем. А тайга, она большая. Не только честные люди по ней ходят.

Мы ничего не отвечаем.

Вскоре нашим взглядам открывается огород, обнесенный плетнем, а за ним новенькие деревянные строения. Тесаные бревна сияют на фоне темной тайги, будто манят путника. Мы подходим ближе и видим сотни ульев. Выстроившись ровными рядами, они убегают в сторону леса. В густых зарослях смородины, между кедров, проложены просеки. В жизни не видал я такой пасеки. Это может быть только здесь, в Сибири. Сотни, тысячи ульев! Целое пчелиное государство! Дух края сказывается во всем — уж если замахнуться, то сплеча!

Наш новый знакомый смотрит, словно проверяет, какое впечатление произвели на нас его владения. Нам остается только охать и удивляться.

Возле дома, на низенькой лавочке, греются на солнышке две женщины. Одна по виду русская, другая — дочь Горной Шории. Монгольские черты лица, узкие, косые прорези глаз. Ей, видимо, уже за пятьдесят. Одета, как мужчина, — брюки заправлены в сапоги. Длинные черные волосы падают на плечи. Сидит и попыхивает трубкой. В ответ на наше приветствие сдержанно кивает.

— Угости людей медом, — обращается хозяин к молодой. — Огурчиков нарви.

Жена, наверно. Пока она накрывает на стол, мы успеваем выяснить, что пасека принадлежит местному леспромхозу. Действует первый год. Не удивительно, что в верховьях Мрас-Су никто еще о ней не прослышал.

Прежде чем приняться за угощение, представляемся хозяевам.

— Петр, — называется пасечник.

— В чем же все-таки вы нас заподозрили? В кого тут можно стрелять, если не в уток?

Петр не отвечает, только машет рукой. И тут же, видимо желая перевести разговор на другую тему, спрашивает:

— Шкура-то у вас… Сами убили?

— Купили.

— Эх, вы! А еще мужики! Вот она, — он кивает в сторону женщины с трубкой, — своими руками несколько десятков уложила. Сколько всего-то?

Женщина, стиснув зубами трубку, равнодушно машет рукой.

— Не любит рассказывать, — говорит Петр. — Однако, сотня, я думаю, будет.

Мы не можем понять, разыгрывает он нас или говорит всерьез.

— Не верите? Расскажи-ка им.

Но женщина не спешит удовлетворить наше любопытство. Она попросту отворачивается и смотрит в другую сторону.

— Ну расскажи. Им ведь интересно, — уговаривает Петр.

Женщина встает, кивает нам и, не оборачиваясь, уходит.

— Ни за что не рассказывает, — словно извиняется за нее Петр. — Даже нам не говорит.

— Откуда же вы тогда знаете, сколько она медведей убила?

— Как не знать! Медведь — не иголка. В карман не спрячешь. Лошадь приходит просить — на себе ведь не понесет. А знаете, как она с ними справляется? Думаете, стреляет? Ножом!

Петр проверяет, какое впечатление произвели на нас его слова.

— Точно говорю — без ружья. Одним ножом. Нож такой длинный и ниток клубок. С голову величиной. Внутри тряпки всякие, а снаружи нитки.

— Это зачем же? Пасть медведю заткнуть?

Однако Петр не замечает в наших словах иронии и отвечает вполне серьезно:

— Нет, не пасть. Как сойдутся шага на два, так она и подкидывает этот клубок над головой у мишки, тот сдуру — цап передними лапами, запустит когти в тряпки, а ей только того и нужно. Пока он когти-то выдерет, она уж ему кишки выпустит.

Мы молчим. Легко сказать: пришел, увидел, победил.

— Правду рассказывает, — вступает в разговор жена Петра.

Что мы можем сказать? Приходится поверить. Сибиряки врать не любят. Сама природа здесь готовит человека к незаурядному, и либо ты станешь господином природы, либо она безжалостно раздавит тебя.

— Хотите медку на дорогу взять? Только вот налить не во что. Может, у вас посуда найдется?

Мы приносим закопченный чайник. Пасечник берет его и идет к дому, но в дверях останавливается. На пороге рычит, показывая могучие клыки, собака. Поколебавшись, Петр передает чайник жене:

— Поди набери. Полный, — говорит ей и смущенно возвращается к нам. Он понимает, что мы видели эту безмолвную стычку с собакой, которая пропускает в дом хозяйку и опять кладет голову на порог, прищуренными глазами следя за каждым движением пасечника.

— Повздорили, — говорит Петр, и в его глазах мелькает злой огонек. — Я ее, подлую, пристрелить хотел.

— За что?

— Давно уж не ладим… Она еще весной меня за руку цапнула. Я хвать за мелкокалиберку и выстрелил.

— Мимо?

— Попал в затылок. Пуля над глазом вышла, да вот… Отлизалась, негодная. Со шрамом ходит.

Собака, словно понимая, что разговор идет о ней, снова скалит могучие клыки.

Когда мы направляемся к плоту, она опять идет, отставая на несколько шагов. И лает. Теперь я понимаю, почему она не бежит впереди хозяина, как все собаки. Она боится подвоха и, видимо, раз и навсегда решила не спускать глаз с человека, не подставлять ему затылок.

Петр так и остался для меня загадкой. Пасечник, а не может ужиться с собственной собакой. Интересно, как он ладил бы с пчелами, если бы они обладали острыми зубами и не давали мед?

Мы рассчитывали попасть в поселок еще до обеда. Но солнце давно перевалило за полдень, а деревушки все не было.

Вначале мы увидели людей. Двое мужчин сидели на большом камне, скатившемся в реку, и удили рыбу. Завидев нас, они коротко переговорили о чем-то между собой, и один из них съехал с камня, выбрался на берег и скрылся в густом прибрежном кустарнике. Второй остался сидеть на камне.

Несколько сильных толчков длинными шестами, и через мгновение наш легкий плот утыкается носом в песчаный берег.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Рыбачим?

— Рыбачим.

— Клюет?

— Клюет.

Мы закуриваем сами и угощаем рыболова. Рука у него заскорузлая, почерневшая от солнца и потрескавшаяся. Он мнет, вертит в пальцах литовскую сигарету и подымает на нас глаза. В них без труда можно прочесть и удивление, и явственный вопрос.

— С Узаса спускаемся. Из геологической партии.

— А-а, — протягивает рыбак и закуривает.

— Далеко ли до деревни?

— Еще малость.

— Сколько?

— Геологи — и без карты! — замечает человек.

— Мы не геологи.

— А только что говорили — геологи.

— Ничего подобного. Мы говорили, что из геологической партии.

— Ну вот, — говорит он и, послюнявив тупой палец, гасит сигарету. Окурок прячет в карман и спрашивает: — Так откуда вы будете?

— Мы же говорили.

— Не расслышал.

В его вопросах таилось недоверие, он задавал их с какой-то иронией. Мы почувствовали это и переглянулись: в чем дело? Заметив наши взгляды, человек свистнул. Мы увидели, как закачался густой кустарник, услышали, как затрещали ветви. И хотя из кустов никто не вылез, можно было не сомневаться, что там прячется не один человек. Мы принялись терпеливо рассказывать: кто мы, откуда, куда направляемся и что нас интересует.