Игорь Рубан - Льды. Люди. Встречи

Хутор аэрологов

Гидрологам, метеорологам, аэрологам и всем научным группам каждое время года приносит свои сложности в работе, наталкивает мысль на улучшение, а иногда на создание новых конструкций и приборов. Зайдя к кому-нибудь, часто видишь, как человек, подвесив на ниточке кусочек картона или проволоки, глубокомысленно, как какой-то заклинатель, водит в воздухе вокруг нее пальцем. Если вошедший тут же не уйдет и тихо не закроет за собой дверь, то рискует многим. Мешать не следует. Сейчас рождается новый прибор или постановка опыта. На СП рабочего дня в понятии Большой земли нет. Подгоняет всех стремление взять максимум от года пребывания на льду.

Выгрузка на станции СП

Свободные от дел вечером отдыхают в кают-компании — смотрят кино или играют в шахматы. На стене рядом с ружьем и ракетницей висят стенгазета и карта дрейфа. Трудно сказать, откуда у людей находится на все время. Это так же сложно понять, как и то, откуда взялась у радистов земля, чтобы вырастить лук. В длинной коробке он цветет сейчас пышными шариками на бледных стеблях.

На СП ни домоуправлений, ни ЖЭКов не предусмотрено. Строительные и ремонтные работы надо делать самим. Каждая научная группа соревнуется с другой. Едва немножко похолодает — начинается ремонт. Сушат, красят помещения, придавая им светлые, теплые тона. Обычно, когда люди знают, что они живут где-то временно, у них нет стремления к созданию особого уюта. Здесь же каждый изощряет всю свою изобретательность для наилучшего устройства быта. Можно подумать, что все обитатели лагеря СП рассчитывают прожить в нем всю жизнь. Каждая научная группа имеет свой домик. Интерьеры поэтому у всех разные. У одних все завешано полками, у других втиснуто подобие химического стола. Каждый метр в длину, ширину и высоту максимально используется. Помимо работы на улице, многое делается "у себя дома", и поэтому дом с его маленькой кубатурой должен быть и спальней, и лабораторией, и библиотекой одновременно.

Так же, как и в прошлом году, в любое время можно встретить начальника станции в самых разных местах. Он сам работает, принимает работу у других, смотрит за жизнью лагеря в целом. Он не администратор, а научный работник — гидролог. Это, пожалуй, самая беспокойная профессия. Приходится поддерживать проруби, майны эти, — своеобразные окна в океан, вылетать на вертолете, изучая окрест лежащие льды. Они представляются одинаковыми только неопытному глазу. Бывалый полярник, даже не гидролог, сразу скажет, какого они возраста, и раскроет вам всю их биографию. Уметь "читать" лед в совершенстве — большое искусство, и оно дается не всем. Им владеют также некоторые полярные летчики, и с их помощью среди тысяч смерзшихся воедино льдин выбирается наилучшая во всех отношениях.

Выбор места для организации научной дрейфующей станции — трудная и ответственная работа. На борту самолета идут гидрологи и будущий ее начальник. Иногда поиск длится много дней. В намеченном районе высадки лед или молод и недостаточно прочен, чтобы зимой и летом выдерживать разломы и сжатия, или непригоден по каким-нибудь другим причинам. Наконец в поле зрения появляется как будто надежное, старое и относительно ровное поле. Самолет снижается, закладывает круг, другой и идет на посадку. Дым от сброшенной шашки указывает направление ветра, а дальше судьба людей и самолета в руках летчика. Весеннее солнце светит ярко на сугробы наметенного за зиму снега, а что под ним — будет ясно потом. Машина села и, побежав, остановилась, но моторы не перестают работать на малых оборотах. Внешность "аэродрома" может оказаться обманчивой, и тогда придется немедленно взлетать. Первыми выходят гидрологи, осматривают поле, бурят, определяют толщину и возраст льда и, если все хорошо, сообщают:

— Для лагеря льдина найдена…

На нашей проработало три смены в течение трех лет. Она выдержала все испытания и натиски, так удачно была выбрана. Были, конечно, торошения и разломы, но большого ущерба лагерю они не принесли. Жалко, что наш ледовый корабль не может рассказать обо всем, свидетелем чего он был за все это время. Например, об импровизированной парикмахерской на открытом воздухе, когда накрытый белоснежной простыней клиент жалобно просил:

— Коля! Стриги скорее — уши мерзнут!

Или о том, как половина свободных от вахты на четвереньках заглядывала под домики в поисках шапки, которую стащили собаки в надежде перелицевать ее на новый фасон.

Были и другие случаи — когда чистый воздух и врач помогли оправиться угоревшему от газа. Все они, и веселые, и грустные, имели хороший конец и не нарушали идиллии приполюсных трудов и нашего жития.

Солнце еще светило с ночного неба, а "Венеция" наша стала затягиваться льдом. Настоящие морозы были еще далеко, но их приближение чувствовалось. Подошла осень, а с ней вместе подходит конец рассказу о летнем времени на полюсе.

Остается сказать, что у каждой дрейфующей станции своя "биография". Одна пройдет ближе к полюсу, другая несколько дальше, в первый год дрейфа таяние выражено слабее, чем во второй год, одну ломает больше, другую меньше, — но каждая переживает полярный день и полярную ночь, и под всеми ними много сотен метров морской воды.

Часто, очень часто люди снова и снова уходят в очередной дрейф, и не редкость встретить человека, у которого за плечами не одна зимовка во льдах Центрального Полярного бассейна. И это не случайно. Влекут сюда не только профессия и научный интерес, но и ставшие привычными уклад жизни и теплота чувства дружбы, рожденного в снегах.

Зарывшись носом в волну, судно дрожало, освобождаясь, и, вырвавшись из нее, начинало минуту-другую выписывать в воздухе восьмерки концами своих мачт. В это время оно не брало палубой воду — "отряхивалось", как говорят моряки.

Вот тут-то и надо было мне успеть выскочить на третий трюм, задраить за собой ведущую в коридор железную дверь и, не теряя ни секунды, перебежать через верх четвертого трюма, а там, перескочив с одного трапа кормовой надстройки на другой, — спрыгнуть на корму. Медлить было нельзя. Крен достигал сорока семи градусов, и ничего не стоило, замешкавшись, оказаться за бортом вместе с перекатывающимися через судно волнами.

Уже больше недели мы с трудом продвигались в сороковых "ревущих" широтах. Что ожидало нас дальше — в "неистовых" пятидесятых — мы не знали. От балансирования на вывертывающейся из-под ног палубе болели все мышцы. С каждым днем становилось все труднее фехтовать кистью с этюдом, а радость моя все возрастала — наконец я нашел, увидел в натуре то, чего не хватало моей давно задуманной картине — "Первые мореходы земли Русской". Сюжет ее прост: сквозь все преграды — штормы и льды — идут в неведомое первопроходцы, и нет силы, способной остановить их коч, способной сломить их волю.