Г. Генкель - )Мир приключений, 1925 № 06

Дамы украдкою бросили взгляд в карманные зеркальца, незаметно освежили пуховкой лицо и тронули губы карминным карандашем.

Вспыхнуло пламя зажигалки. Вспыхнул, монкуррируя с его мимолетным блеском изысканный комплимент француза. Чьи-то руки соединились в продолжительном пожатии под белой скатертью стола!. А на скатерти загорелись золотисто-желтыми и изумрудными огнями графины с ликерами.

Филипп Келлер начал:

— Сегодня, милостивые государыни и государи, исполнилось ровно два года с торс, памятного для меня дня — 21 апреля 1922 года — при одном воспоминании о котором «кровь цепенеет у меня в жилах»; и я могу с уверенностью сказать, что очаровательнейшая женщина во Франции вспоминает этот день с таким же чувством. П.С. — вы знаете, что это такое: экспресс с маршрутом Париж-Средиземнсе Море — «Поезд Смерти», можно было бы расшифровать эти буквы, потому что нигде так часто не случаются катастрофы, как на пути от Парижа к Ривьере.

— Чаще всего катастрофы в Монако, — вставил англичанин, не желая отставать в остроумии.

— Как раз здесь, в Монако, в этом приюте капризной Фортуны, я проводил апрель 22 года; и 21-го числа, двумя неделями раньше, чем ожидал, получил важную для меня телеграмму ни больше, ни меньше, как от директора крупной американской кинофильмы. Он вызывал меня немедленно — в тот же вечер — в Париж для заключения контракта на текст для его новой фильмы.

Гонорар предлагали баснословно высокий, к тому же в долларах.

Двумя неделями раньше от такого предложения я был бы на седьмом небе. Но сейчас — в, этот апрельский день — перспектива сегодня же покинуть Монако не восхищала меня.

Почему?

— Этому, разумеется, могло быть только одно объяснение: здесь я оставлял сердце.

Мужчины улыбнулись. У дам заблистали глаза, и на нежных щеках заиграл румянец. Казалось, будто букеты роз, стоявшие на столах, бросали на них алые отсветы.

— Она была молода-продолжал романист. — Белокура. Стройна. Сказочно прекрасна. И страшно несчастлива в браке.

Муж ее, герцог, принадлежавший к старинному французскому роду, был кутила и отчаянный игрок. Я не раз спрашивал себя, что могло соединить эту пару? Как возможен был этот странный брак?

Как я узнал, оказалась довольно обычная история. Аристократический герб герцога — при его привычках и образе жизни — давно нуждался в позолоте, а отец герцогини, известный французский капиталист, рад был отдать свои миллионы и свое единственное дитя за честь породниться с блестящим титулом».

У красавицы был сынишка, прелестный мальчуган лет шести-семи, и я скоро понял, что только беспокойство за его судьбу удерживало молодую женщину от развода.

Так то, милостивые государыни.

С первого же взгляда красота герцогини и слухи о скандалах, оскорблениях, о страданиях, которые ей приходилось выносить, в особенности в последний год, Когда после смерти отца, она осталась совсем беззащитной — наполняли день и ночь мою голову одной мыслью, одним страстным желанием доказать даме моего сердца, чем она была для меня.

И вот, — как раз за полчаса до получения депеши от американца, — я сделался невольным свидетелем сцены между супругами, которая еще больше раззадорила меня выступить в качестве рыцаря молодой женщины.

Был солнечный жаркий полдень. В парке было безлюдно; все отдыхали по домам после завтрака. Я совершал обычную одинокую прогулку по набережной и присел отдохнуть на одну из круглых скамей, которые, как вы знаете, устроены там вокруг широких стволов пальм. Я закурил сигару и погрузился в привычные мечты; рисовал себе фантастические картины, как мне тем или иным способом представляется возможность доказать герцогине мое восхищение ее красотой и мое сочувствие ее несчастной судьбе.

И вдруг так неожиданно прозвучал у меня за спиной, за толстым стволом дерева, ее голос; и в ответ ему раздался резкий и скрипучий голос ее супруга.

Очевидно они подошли с противоположной стороны и не подозревали о моем присутствии.

Смысл разговора через несколько минут стал для меня ясен: герцог требовал у жены доверенности на деньги, оставленные ей отцом в личную собственность: он хотел с помощью этих денег испробовать «абсолютно верную», изобретенную им систему игры в «буль». Герцогиня не поддавалась. Без всяких упреков, но твердо она возражала, что все ее приданое пошло, прахом, и все. что за последние годы сна выпросила у отца, тоже ушло на игру, но теперь она борется за будущность сына и не отдаст мужу ни одного су из тех денег, которые должны обеспечить Виктора.

Герцог все больше и больше раздражался, выходил из себя. Я ясно представлял себе его разъяренные жесты.

— Хорошо же — задыхаясь, шипел он. — Скоро ты будешь ползать на коленях и умолять меня взять эти деньги.

— Я?

Голос молодой женщины дрогнул от страха.

— Ты! Каждую тысячу франков, в которой ты сейчас мне отказываешь, я вымещу на Викторе.

Я услышал легкий крик.

Больше я не мог сдерживаться, вскочил и обежал пальму.

Герцогиня лежала без чувств, откинувшись, на спинку скамейки. А герцог холодно сказал мне, что супруга его почувствовала себя дурно — должно быть солнце слишком печет сегодня; но в моих услугах он не нуждается: экипаж ждет в алее, и герцог сам проводит жену.

Я не нашелся, что ответить. Оставалось удалиться. Я весь кипел от бешенства.

Вдруг герцог резко повернулся ко мне, поднес кулак к моему лицу и прошипел бледный от злобы:

«Убирайтесь! Какое вы имеете право мешаться в мои дела? Не думаете ли вы, что я не замечаю, как моя жена переглядывается с вами за табльдотом!».

Из золотого салона, где кружились в танце пары, опять донеслись прихотливые и вкрадчивые звуки джаза.

Молодые дамы не слышали. Они больше ничего ее замечали.

— Ну и что же? — проговорила шведка.

— Вы так и ушли? — спросила другая.

— Не сломали шею этому негодяю? — вставил американец и невольно шевельнул бицепсами.

Филипп Келлер отхлебнул из стакана. Тень глубокой усталости прошла по его лицу.

Он снова начал:

«Я повернулся и пошел домой. Я был в отчаянии.

Действительно, когда мы сходились за обедом в зале гостиницы, мог ли я удержать свои взоры от того, чтобы не смотреть на герцогиню, — и, вероятно, муж прочел в них мое восхищение… Но она… Всем сердцем чувствовал я ложь его обвинения — никогда она не «переглядывалась» со мною. Увы, она была занята только своим ребенком.

Но все, что я сказал бы или сделал в защиту ее, только повредило бы ей в глазах подозрительного мужа…