Вадим Чернобров - Москва: феномены, аномалии, чудеса

Свет-улица — Никольская

Никольская улица, протянувшаяся от некогда существовавшей стены Китай-города к просторам Красной площади, может быть названа улицей русского просвещения. Рождение первой (точно датированной) книги произошло здесь. Эти же камни — свидетели явления на свет первой русской газеты «Ведомости», сообщавшей о петровских баталиях, ассамблеях и... поимке рыбы невиданных размеров («осётр величиной с лошадь»). Начало же девятнадцатого столетия ознаменовалось тем, что на Никольской, в лавке известных книгопродавцев Кольчугнных появилось в продаже «Слово о полку Игореве», первое издание.

В Спасском монастыре, некогда стоявшем за иконным торговым рядом и именовавшемся в разговорной речи поэтому Заиконоспасским, долго существовала школа, в которой постигали «грамматическое учение» и латынь, бывшую в средние века языком международного общения. Рядом, на Печатном дворе, основали школу, где зубрили не только латынь, но ещё славянский и греческий. Отсюда один шаг, который и был решительно сделан: в 1687 году в Заиконоспасском монастыре открыли Славяно-греко-латинское училище, его вскоре стали именовать академией. Так под северным небом, далеко от Афин, стали слышны звуки «божественной эллинской речи». Академию в Заиконоспасском монастыре можно, пожалуй, считать славной предшественницей Московского университета.

Страсть, вечная и неутолимая, к просвещению, желание постичь сладость книжной премудрости, обрести «очи духовные» — спутники отечественной истории. Книги — светильники на народном пути. В старинной азбуке было сказано: «Книжная премудрость подобна есть солнечной светлости...» Вспомним златоверхий древний Киев, «мати русских городов», где на берегу Днепра, в храме Софии Киевской, Ярослав Мудрый, собрав переписчиков и переводчиков, учил почитать книги — эти «реки, напояющие Вселенную мудрость». Все знали, что великая польза бывает от книжного учения, что в книгах — несчётная глубина, ими в печали утешаемая. Софию Киевскую называют днепровским светочем, откуда семена просвещения позднее были перенесены в Русь Северную, где в Ростове Великом, на берегу озера Неро, в Григоровском затворе в домонгольские времена воспитанники изучали греческий и латинский, осваивали книжную мудрость. Создание академии в Москве было возрождением давней традиции.

В Москве средоточием просвещения долго являлся Кремль. В Успенском соборебыло хранилище книг. Пушкин в «Борисе Годунове» летописца Нестора, самую величественную фигуру трагедии, сделал монахом Чудова монастыря, — там действительно велась московская летопись, изографы тонкой кистью наносили миниатюры, звучали теологические и философские споры. Кремлёвский круг приобщаемых к «книжному свету» был сравнительно невелик. Создание академии на Никольской — смелый просветительский шаг, выход «лекарства душевного» на Великий посад, первая московская тропинка просвещения, переставшего быть делом одного Кремля. Распространение в Москве получили печатные и рукописные книги — деловые и художественные, отечественные и переводные. Своего рода «вратами учёности» почиталась грамматика русского языка Мелетия Смотрицкого. Юные увлекались повестью «Пётр — Златые Ключи», рассказывающей историю нежных влюблённых. Любимейшим чтением нескольких поколений было «Великое Зерцало» — собрание переводных назидательных новелл.

По Никольской проезжал в Кремль из Немецкой слободыпастор Грегори, известный в Москве как «мастер комедию делать». Да и мало ли какие лица и книги вспоминаются здесь — несколько веков местность жила разнообразными духовными интересами.

Огромная страна — от Белого моря до Каспийского — жаждала просвещения. Вспомним двух «учёных мужей», безукоризненно овладевших греческим и латинским в кельях на Никольской, и сразу увидим два моря. С каспийских берегов, где раскинулась многоцветная, по-восточному пёстрая Астрахань, многоязычная, шумная, заполненная зелёными халатами, чалмами, бараньими шапками, пришёл пешком в Москву Василий Тредиаковский. В стольном граде определился, доказав способностями, знаниями и трудолюбием право сесть в круг слушателей Славяно-греко-латинской академии. Блистательно завершив учение на Никольской, Василий Тредиаковский отправился — на собственный кошт — в Париж и слушал лекции в Сорбонне. Вспоминая Москву и Волгу на берегах Сены, Тредиаковский писал трогательные стихи: «Россия-мати, свет мой единый...»

Со студёных берегов Белого моря с обозом рыбы пришёл Михаил Ломоносов в Москву и оказался в Заиконоспасском. Учение было нелёгким. Ломоносов впоследствии рассказывал, что, «имея один алтын в день жалования, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку кваса, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил».

Нет нужды распространяться о многообразных заслугах Ломоносова. Московский университет — его детище. О Тредиаковском же Пушкин высказался так: «Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшие понятия, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей».

Можно назвать и питомца Никольской улицы: Антиох Кантемир, поэт, сатирик, дипломат. Это он, будучи одиннадцатилетним мальчиком, произнёс на монастырском дворе «Похвальное слово» при Петре Первом. Присутствующие были поражены серьёзностью, знаниями и учёностью чудо-ребёнка. Первая сатира Антиоха Кантемира была исполнена негодования против воинствующих невежд и называлась: «На хулящих учения».

Но Тредиаковский, Ломоносов, Кантемир — сравнительно поздняя страница. Если же углубимся в историю, то обнаружим связь с Никольской таких видных людей эпохи царя Алексея Михайловича, как поэт-просветитель Симеон Полоцкий и его ученик и последователь Сильвестр Медведев. Вот он, Симеон Полоцкий, придворный поэт, проповедник, учитель, латинист, вышел в нарядном одеянии, в туфлях с золотыми застёжками из монастырских ворот и по Никольской шествует в направлении Красной площади. В руках он бережно держит переписанные на атласной бумаге вирши по случаю дня рождения, отмечаемого царской семьёй. Поэт, знающий, что ему нет равного в кремлёвских чертогах, уверен в благосклонном приёме, но его беспокоит другое: как бы не забыли его щедро одарить... Полоцкий был у нас едва ли не первым поэтом, жившим на получаемое за (как бы мы теперь сказали) литературный труд. Однажды царь Алексей Михайлович — возможно, по рассеянности — забыл одарить поэта. Полоцкий написал слёзное прошение и получил подарок. Обстановка монашеской кельи не смущала пиита и не мешала ему сочинять комедии: «О Навуходоносоре-царе и трёх отроках, в пещи не сожжённых», «О блудном сыне», изрядно потешавшие и умилявшие придворную публику. Вокруг Полоцкого постепенно сгруппировался кружок, увлекавшийся латинской учёностью. Один из его учеников, Сильвестр Медведев, кончил — как сторонник царевны Софьи — жизнь на плахе.