Алексей Митрофанов - Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

На реке проходило соревнование лодок – маленьких водных скутеров с подвесным мотором, и мы заметили, что многие моторы были марки «Эвинруд», а также других американских марок. Соревнования проходили между клубами и группами рабочих. Некоторыми лодками управляли девушки. Мы болели за одну особенно красивую блондинку, просто потому, что она была красивой, но она не выиграла. Во всяком случае, девушки были более сильными и способными гонщицами, чем мужчины. Они более рискованно разворачивались и отважно управляли лодками».

Такое уж дело – коня на скаку остановит, в горящую избу войдет.

* * *

Правда, потом его прозвали «Крах культуры». Когда вместе с цветочными портретами вождей и военизированными лагерями исчезли и посыльные, и чистота, рестораны стали много хуже, поуменьшились числом, а цены в них, напротив, поднялись. Лед катка стал похож на морскую зыбь в ветреную погоду, и работники время от времени очищали его от проволоки. Проволока же сыпалась с машин, которые в свою очередь предназначались для чистки льда.

А коньки в прокате затупились.

Владимир Высоцкий не без иронии пел:

Действительно, «культурная» направленность этого парка сохранялась теперь лишь в названиях и наличии урн.

Единственной отрадой был пивной ресторанчик «Пльзень» – с очаровательным открытым двориком, с редкостным в то время настоящим чешским пивом, с фирменными кружками и со шпикачками. Однако и он оказался не вечным.

Парк все равно любили. Куда ж деваться, надо что-нибудь любить.

Юрий Карабчиевский писал:

Американский же писатель-беллетрист Мартин Круз Смит посвятил парку целый роман, который так и назвал – «Парк Горького». Главный герой его романа тоже был пусть по-своему и обаятелен, но, в общем, нелицеприятен: «Солнце село в клубы облаков. Аркадий побрел к площадке аттракционов… Сегодня детей было мало. Два старика в сгущающихся сумерках стучали костяшками домино. Лоточницы в белых колпаках и передниках сбились в кучу. Учившийся ходить карапуз испытывал прочность эластичного поводка, концы которого были в руках бабушки.

На краю площадки в кабинке колеса обозрения где-то на полпути повисла дряхлая супружеская пара. Дежуривший у колеса прыщавый парень листал журнал с картинками мотоциклов, не пускать же колесо ради каких-то двух пенсионеров. Ветер усиливался, раскачивая кабину, и старушка в страхе прижималась к мужу.

– Включай, – Аркадий предъявил билет и забрался в кабинку. – Ну!»

Да, без передергивания, разумеется, не обошлось. Никто, конечно же, в то время не оставлял несчастных старичков висеть в кабинке остановленного «чертова колеса». Однако атмосфера парка того времени передана абсолютно.

Но время снова изменилось, и сегодня Парк культуры – задорен, весел и сердит.

Здание усадьбы Лопухиных (Ленинский проспект, дом 6) построено в 1802 году по проекту архитектора А. Бакарева.

Улица Большая Якиманка переходит в Ленинский проспект. Именно здесь проживало семейство Шмелевых, именно здесь маленький Ванечка и будущий писатель сформировался как личность.

«Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески, с охотниками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас Чистый Понедельник, и все у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель. Капает за окном – как плачет. Старый наш плотник – «филенщик» Горкин, сказал вчера, что масленица уйдет – заплачет. Вот и заплакала – кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золоченый пряник «масленицы» – игрушки, принесенной вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок, – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое все теперь, другое. Теперь уж «душа начнется», – Горкин вчера рассказывал, – «душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.

– Косого ко мне позвать! – слышу я крик отца, сердитый».

Дальше – еще интереснее: «Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный… – так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надо мной колышет.

– Вставай, милок, не нежься… – ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. – Где она у тебя тут, масленица-жирнуха… мы ее выгоним. Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – «душе моя, душе моя» – заслушаешься».

Атмосфера этого, как представляется, уютнейшего дома на земле, была волшебной, радостной и праздничной даже в Великий пост: «В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни… по-мни… Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина, – «Красавица на пиру», – закрыта простынею. Преосвященный так посоветовал. Покачал головой печально и прошептал: «греховная и соблазнительная картинка!» Но отцу очень нравится – такой шик! Закрыта и печатная картинка, которую отец называет почему-то – «прянишниковская», как старый дьячок пляшет, а старуха его метлой колотит. Эта очень понравилась преосвященному, смеялся даже. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные. В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, – такая прелесть. Я хватаю щепотками, – как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с визигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»… а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и т а м, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы, – весь двор завалят. Поедем на «постный рынок», где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был… Я начинаю прыгать от радости, но меня останавливают: