Всеволод Сысоев - За черным соболем

Старый охотник не торопился отвечать. Будто не слыша вопроса, он набил трубку, взял из печки пальцами уголек, прикурил и только тогда сказал:

- Однако на Зею ты зря пришел. Давно, когда молодой был, видел я след соболя на горе Унья-Бом, и то совсем маломало. Я там охотился. Гора там высокая и соболь черный, как головешка. Купец мне за него много денег давал, просил рассказать, где добыл такого, а я не сказал. Молодой был, о хорошей жизни мечтал, сам хотел всех соболей ловить. Глупый был, жениться собирался…- Батракин усмехнулся каким-то своим воспоминаниям.- С тех пор там много охотников побывало, может, и там теперь соболя нет. Не знаю… Искать надо. А на Зее всегда соболя мало было, зря искать будешь. Ты правильно говоришь - соболя можно разводить. У меня соболь живой долго жил, мясо с рук кушал, молоко оленье пил, меня совсем не боялся, привык. Всю зиму жил… Ищи хорошо, потом всех охотников спросить надо. Один человек не знает. Все люди знают…

Мне казалось, что я заснул только на мгновение, а Батракин уже тряс меня за плечо:

- Вставай, ехать надо, однако снег большой скоро придет, реку видно не будет, совсем не пройдем тогда!

Выглянув из палатки, я увидел низко нависшее над лесом тяжелое свинцовое небо, не предвещавшее ничего хорошего. Мы заторопились и, наскоро поев, отправились в путь.

На фоне заснеженных берегов вода казалась бездонной глубины, густой и черной и необыкновенно холодной. По ней плыли зеленоватые льдины и напитавшиеся водой комки снега, уже не таявшие в воде.

Бат быстро скользил по течению. Изредка из-под берега вылетали крохали, почему-то задержавшиеся с отлетом на юг, но я не решался стрелять. Уж очень стремительно несся наш бат, и птица могла отвлечь рулевого от его обязанностей.

Снег, которого мы ждали ночью, пошел в полдень. Он падал крупными и частыми хлопьями, и сразу стало плохо видно, что делается впереди. Вода загустела от снежной кашицы, снег облепил нашу одежду, вещи, лодку. Все стало белым, и только вода осталась по-прежнему черной. Временами обычный шум воды прерывал рев переката, который надвигался, нарастая, как гул приближающегося поезда.

Батракин напряженно всматривался в даль, намечая более безопасное направление; мы также замирали на своих местах, нервно сжимая в руках шесты на случай, если потребуется наша помощь. Послушный рулевому веслу, бат огибал торчащие из воды обледенелые камни, ловко проскакивал в узкие проходы среди беспорядочных древесных заломов, как-то даже чикнул бортом о корягу, и она, как ножом, срезала у лодки кусок борта. С ходу бат влетел в кипучую толчею волн, готовых в любой момент захлестнуть лодку; сердце у меня замирало от предчувствия беды. Однако в какую-то решающую секунду Батракин налегал на весло, и бат невредимо выносило на широкий и более спокойный плес.

К вечеру снегопад усилился, видимость стала совсем плохой. Впереди послышался рев нового переката. На этот раз гул нарастал с большой быстротой и достиг такой силы, что мне стало не по себе. Я невольно оглянулся на Батракина. Лицо старика было серьезно и тоже выражало тревогу. Заметив на себе мой взгляд, он кивнул мне головой и сказал:

- Ничего, однако удержим лодку, пройдем как-нибудь! - И он подал бат поближе к берегу, где течение было не таким бешеным, как на самой стремнине. Быстро замелькали мимо нас деревья, иные, подмытые водой, опрокинулись в реку. Напором воды с них обломало все ветви, и голые стволы таранили воду, то опускаясь в глубину, то поднимаясь на поверхность и тут же окутываясь бурунами. Вероятно, мы проплывали, вернее, проносились с бешеной скоростью над таким потопленным деревом, потому что наш бат неожиданно приподняло и он перевернулся. Мы не успели вскрикнуть, как нас завертело в ледяной воде, среди тонущих вещей и коряг. Опрокинутый бат исчез в пене водоворотов, на мгновение его острый нос показался над водой у залома, еще раз перевернулся и исчез.

Я вырос у моря и считал себя не без основания хорошим пловцом. Я мог часами держаться на воде и даже любил купаться в штормовую погоду, когда волны, поднимаясь, раскачивали меня, как на больших качелях. Но здесь была совсем другая обстановка: лютый холод сдавил мне грудь, перехватил дыхание. Самый сильный пловец был беспомощен в борьбе с течением, которое с неудержимой силой влекло за собой под бревна залома. Стоило попасть под него, руки только скользили бы по обледенелым сучьям, и…- поминай как звали! Меховая одежда помогла мне продержаться на воде, но винтовка, находившаяся за плечами, мешала движениям.

Напрягая все силы, я поплыл к берегу. Чуть ниже по течению мелькала голова и руки Авдеева. Он был без шапки и старательно боролся с водой. Мимо меня проносило беспомощно барахтавшегося в воде Софронова. Как и большинство эвенков, он не умел плавать, и его держала на воде лишь туго подпоясанная меховая оленья куртка.

Не раздумывая, я ухватил его за воротник и, используя силу течения, стал подгребаться левой рукой к берегу. Вскоре нас вынесло на мелководье, ноги коснулись камней. Едва держась на ногах, мы на четвереньках выползли на галечную отмель. Батракина нигде не было видно: видимо, он обо что-то ударился и сразу пошел ко дну.

На наши голоса из кустов выскочили наши мокрые собаки, которых вынесло ниже нас. Отряхиваясь от воды, они закрутились вокруг, жалобно повизгивая от холода. Мороз леденил на них облепленную снегом шерсть.

Теперь только большой жаркий костер мог спасти нас от стужи, вернуть нам бодрость и силу. Но прежде нужно было отыскать Батракина, извлечь из воды хотя бы часть утопленного имущества. К нашему ужасу, ни у кого не нашлось сухих спичек. У проводников они были не защищены и вымокли, а мои, хоть и в упаковке, настолько отсырели, что не загорались. До ближайшего жилья охотников было не менее двадцати километров. После короткого совещания решено было идти на поиски зимовья, без которого гибель наша была неминуема.

Сгущались сумерки. Раздвигая плечами густой ивняк и утопая в рыхлом снегу, мокрые, в несгибающейся одежде брели мы берегом реки, напрасно подавая голос. Все еще надеялись найти Батракина, которого вода могла вынести к берегу где-нибудь ниже места нашей катастрофы. Полное безмолвие тайги было нам ответом. Грозно шумела вода. Мы боялись холода, но страшнее его оказались не темнота, не лесные трущобы, а протоки и впадавшие в Зею ключи и небольшие речки. Не скованные морозом, они чернели на нашем пути, как раскрытые холодные могилы. Их нельзя было обойти, и мы с дрожью и каким-то внутренним ужасом лезли в воду. Успевшая при движении согреться мокрая одежда снова стискивала ледяными тисками уставшее тело. Впереди брел Авдеев. За ним, еле поспевая, шел я. Софронов замыкал шествие. Пройдя, вернее, пробежав около десяти километров, мы остановились перевести дух, но мороз тут же стал подступать к самому сердцу и заставил нас бежать дальше. В полночь с расцарапанными в кровь лицами и руками мы вышли к берегу довольно широкой реки, впадавшей в Зею. Пускаться вплавь через такую преграду было бесполезно: силы были на исходе, к тому же один из нас вовсе не умел плавать.