Генри Стенли - Как я отыскал Ливингстона

XXXVI. Рыбы озера Танганики.

— Где доктор? — спросил я.

— Он ушел за этот холм, сэр, с своим компасом, — отвечал Селим.

— С ним кто-нибудь есть?

— Сузи и Чумах.

— Бомбай, пошлите двух человек предупредить доктора и сказать ему, чтобы он как можно скорее шел сюда.

Но в эту самую минуту доктор с двумя своими спутниками показался на вершине холма, наблюдая с самым спокойным видом трагикомическую сцену, разыгравшуюся у маленькой бухты, близ которой мы стояли. Действительно, во всей этой сцене, несмотря на ее серьезность, было чрезвычайно много комичного; так, например, один молодой человек, совершенно голый и до такой степени пьяный, что едва мог стоять на ногах, бил по земле своей поясничной повязкой, составлявшей его единственное платье, кричал и бесновался как сумасшедший и клялся то тем, то другим на своем собственном языке, что ни один мгванец или араб ни одной минуты не осквернит собою священной почвы Усанзи. Султан, отец его, был также пьян как и он, но не был до такой степени буйным.

В это время доктор подошел к нам и Селим принес мне мою винчестерскую винтовку с полным магазином патронов. Доктор спокойно спросил в чем дело и получил в ответ от вожатых Уджиджи что туземцы желают, чтобы мы покинули их страну, так как они находятся во вражде с арабами, потому что старший сын султана большого соседнего о-ва Музуми был убит в Уджиджи балучем, по имени Хамис, за то, что молодой человек осмелился заглянуть в его гарем, после чего мир между арабами и вашензи был нарушен.

Посоветовавшись с вожатыми, мы с доктором пришли к заключению, что гораздо благоразумнее попытаться умиротворить султана подарком, чем обижаться поступками пьяного молодого человека. В своем безумии он пытался ударить одного из моих людей маленьким топором, который держал в руках. Это было принято за объявление враждебных действий, и солдаты готовы уже были начать битву; однако не было никакой надобности вступать в бой с пьяною толпою, которую мы могли в минуту рассеять одними револьверами, если бы пожелали того.

Доктор, положивши свое оружие, сказал им, что он не мгванец и не араб, а белый; что ни арабы, ни вингванцы не бывают такого цвета; что мы белые, совершенно отличные от всех племен, каких им приходилось видеть; что ни один черный никогда не потерпел обиды от белого. Эти слова произвели, по-видимому, сильное впечатление, так как, после небольших отговорок, пьяный молодой человек и его не менее пьяный батюшка согласились усесться и поговорить спокойно. В своей беседе с нами они весьма часто упоминали о Момбо, сыне Кизесы, султана Музиму, который был бесчеловечно убит. «Да, бесчеловечно убит!» восклицали они много раз на своем родном языке, сопровождая свои слова мимическим изображением смерти несчастного юноши.

Ливингстон продолжал говорить с ним кротким, отеческим тоном, и их громкие восклицания против жестокости арабов готовы были умолкнуть, когда старый султан вскочил и в волнения стал ходить взад и вперед; при одном из своих поворотов он умышленно ударил себя в ногу острым концом своего копья и затем закричал, что вангванец ранил его.

При этом крике половина толпы быстро бросилась бежать, но одна из женщин, несшая в руках большую палку с ящерицею, вырезанною на конце, начала бранить султана с таким усердием, какое только позволял ее проворный язык, и обвиняла его в том, что он желал, чтоб их всех перебили; другая из женщин присоединилась к ней, советуя ему быть смирным и принять подарок, предлагаемый нами.

Но очевидно, немногого не доставало, чтобы все люди, присутствующие в этой маленькой долине, вступили в кровавый бой. Терпеливое и кроткое обращение более чем что-либо другое заставляло людей забывать о кровопролитии даже в ту минуту, когда было всего менее надежды на дружественное примирение; наконец, нам удалось приобрести перевес, и султан с своим сыном весело отправились назад.

Пока доктор разговаривал с ними и старался утишать их свирепость, я успел снять палатки, стащить на воду лодки и перенести на них груз, и когда переговоры окончились мирно, я попросил доктора прыгнуть в бот, так как видимое примирение было лишь затишьем перед бурею; кроме того, говорил я, на боте есть два или три труса, которые в случае нового нападения не постыдятся покинуть нас.

Часа в четыре с половиной пополудни мы начали переправляться через озеро от мысы Лувумбы: в 8 часов пополудни мы завидели мыс Панца, составляющий северную оконечность острова Музиму, в 6 часов утра мы были на юг от Бикари, плывя к Мукунгу в Урунди, куда и прибыли в 10 часов утра. Мы употребили 17 1/2 часов, для переправы через озеро, которое, принимая 2 мили хода в час, может быть принято 35 миль в ширину по прямому направлению и немного более 43-х миль от мыса Лувумбы.

11-го декабря, после семичасового плаванья, мы снова прибыли в живописную Засси; 12-го достигли прелестной Ниазангской бухты, а в 11 часов утра обогнули Бангве и увидели пред собою Уджиджи.

Мы вошли в гавань весьма тихо, без обычной стрельбы, так как у нас ощущался недостаток в порохе и пулях.

Когда мы высадились на берег, то арабские вельможи и наши солдаты вышли к берегу, чтобы приветствовать нас.

Мабруки имел весьма многое рассказать нам о том, что случилось во время нашего отсутствия. Этот верный человек, попечению которого мы оставили дом Ливингстона, исполнил свою обязанность в высшей степени добросовестно. Калулу ошпарился и имел еще на спине страшный ряд язв. Мабруки заковал Марору в цепи за то, что тот ранил одного из ослов. Билали, трусливый заика и хвастун, произвел беспорядки на площади, за что Мабруки сильно побил его палкой. Но всего радостнее было письмо, помеченное 11-м июня, полученное мною от американского консула в Занзибаре и содержавшее в себе телеграммы из Парижа от 22-го апреля того же года! Бедный Ливингстон воскликнул: «А ко мне нет ничего! Как приятно иметь истинного и верного друга!»

Наше путешествие по Танганике продолжалось 28 дней, в течение которых мы проплыли более 300 миль водою.

Теперь в отдельной главе, специально посвященной этому предмету, мы расскажем новые факты, открытые нами с тех пор, как мы покинули Уианцы или Мадунга Мкали и относящиеся к областям: Униамвези. Укононго, Укавенди, Увинце, Угге, Укаранге, Уджиджи, Урунди, Усове, Укарамбе, Угоме, Угугге, Вуе и Маниуиеме.

Первая область, встреченная нами, была Униамвези, которую по туземному произношению следует произносить — У-ниа-мвези. Мнение мое о точном значении этого слова не сходится ни с одним из мнений моих предшественников. Крапф и Ребман, которым человечество обязано тем, что они первые заставили обратить внимание на внутренность восточной Африки, переводят слово Униамвези — «страна луны» — причем у всегда означает страна, миа означает родительный падеж, мвези же — луна. Ученый капитан Буртон склоняется, по-видимому, к тому же мнению, тогда как Спик с некоторой нерешительностыо принимает это толкование. Отдавая должную дань уважения более обширным сведениям их об Африке, я напомню всем, интересующимся разбором этих тонкостей, что они переводят с кисавагилийского языка название, данное на языке виниамвези. На языке кисавагили страна называлась бы Умвези, если бы означала страну луны. Униамвези — слово взятое из языка киниамвезсцев и не может быть объясняемо на основании одного случайного сходства с известным кисавагилийским словом мвези, означающим луна. Если же обратиться к языку кисавагили, то последним двум слогам можно придать совершенно другой смысл, потому что на языке кисавагили мвези означает не только луна, но и вор.