Генри Стенли - Как я отыскал Ливингстона

Когда положение мое достигло крайней степени мучительности, до меня достиг темный слух об английском посетителе. Я считал себя человеком, отправившимся из Иерусалима в Иерихон; но ни священник, ни левит, ни самарянин не могли пройти мимо меня. Однако добрый самарянин явился, и один из моих людей весь запыхавшись, со всех ног прибежал ко мне с криком: „англичанин! Я видел его!“ и бросился навстречу к нему.

Американский флаг, в первый раз развевающийся в этой стране, виднелся в главе каравана и указал мне на национальность чужестранца.

- Я так же холоден и сдержан, как считают обыкновенно всех нас, островитян, но ваша доброта тронула меня до глубины души. Сердце мое было переполнено, и вне себя я внутренно воскликнул: „да снизойдет благословение Божие на вас и на всех ваших!“

Новости, сообщенные мне м-ром Стэнли, глубоко взволновали меня. Важные политические изменения на континенте, проведение телеграфа через Атлантический океан, избрание генерала Гранта и много других новостей в течение многих дней поглощали все мое внимание и оказали весьма благотворное влияние на мое здоровье. В течение многих лет я не получал никаких известий из моего отечества, кроме тех, которые мог почерпнуть из нескольких нумеров Saturday Review и Понча за 1868 год. Аппетит появился снова, и неделю спустя я чувствовал себя совершенно здоровым. М-р Стэнли привез с собою в высшей степени любезную и ободрительную депешу от лорда Кларендона (смерть которого я искренно оплакиваю) — первое письмо из министерства иностранных дел, которое я получал с 1866 года — и уведомление, что британское правительство любезно высылало мне 1000 ф.ст. До сих пор я не знал о денежной поддержке. Я прибыл сюда без денег, но теперь это неудобство вознаграждалось, и я весьма сильно желаю, чтобы вы и ваши друзья знали, что я с настойчивостью Джона Буля принялся за дело, возложенное на меня другом моим сэром Родериком Мурчисоном, надеясь, что все уладится впоследствии.

Водораздел южной центральной Африки тянется на сотни миль в длину. Ключи, бьющие на нем, почти бесчисленны — т.е. понадобится целая жизнь, чтобы сосчитать их. С водораздела они изливаются четырьмя большими реками, соединяющимися снова в два могучие потока в великой нильской долине, начинающейся между десятым и девятым градусом южной широты. Много времени прошло прежде, чем осветилась для меня древняя задача об истоках Нила. Мне пришлось ощупывать каждый свой шаг, бродя большею частию во мраке, потому что кому было дело, куда течет река? „Мы пьем сколько нам нужно и даем остальной воде течь мимо“.

Португальцы, посещавшие Казембэ, расспрашивали об одной слоновой кости и ни о чем более. Я же спрашивал и переспрашивал о воде, так что наконец стал бояться, чтобы меня не сочли больным водянкою в голове.

Мой последний труд, в котором мне значительно препятствовал нёдостаток в хороших помощниках, заключался в исследовании центральной линии водяного стока в стране каннибалов, называемых маниумами, или, короче, маниемами. В этой полосе — четыре большие озера. Я уже подходил к четвертому, когда должен был вернуться назад. Оно имеет от одной до трех миль в ширину и не может быть достигнуто ни в какое время года и ни в какой своей точке. Два западные потока Луфира, или река братьев Бартель, впадают в озеро Камолондо. Далее большая река Ломаме, протекающая через озеро Линкольн, также впадает в него и составляет, по-видимому, западный рукав Нила, на котором торговал Петерик.

Теперь я знал этот водораздел на протяжении около шестисот миль, но, к сожалению, седьмая сотня была самая интересная, потому что в ней, если не ошибаюсь, из одного холма бьет четыре ключа, из коих последний на небольшом расстоянии от своего верховья становится большою рекою.

Два из них Луфира и Ломаме текут на север к Египту, два же других текут в югу в Эфиопию, под именем Лиамбай, верхней Уамбези и Кафула.

Не суть ли это источники Нила, о которых рассказывал Геродоту жрец Минервы в Саисе?

Я слыхал об этих ключах так часто и на таком большом расстоянии от них, что не могу сомневаться в их существовании, и, несмотря на все свое желание вернуться домой, овладевающее мною всякий раз, когда я думаю о своем семействе, мне хочется снова отправиться к ним.

Товары ценностью в 500 ф.ст. снова были вверены попечению рабов и пробыли в дороге целый год вместо 6 месяцев. Я должен отправиться к ним на ваш счет, прежде чем продолжать свой труд.

Если факты, открытые мною относительно страшного рабства Уджиджи, могут повести к запрещению торговли рабами на восточном берету, то я сочту их гораздо более важными, чем открытие всех источников Нила вместе взятых. Покончивши навеки с рабством у себя дома, дайте нам свою могучую поддержку в уничтожении его здесь. Эта прекрасная страна осуждена на позор как бы под тягостью проклятия Божия, чтобы только не пострадали связанные с рабством привилегии ничтожных занзибарских султанов и мифические права Португалии остались неприкосновенными до того отдаленного времени, когда Африка сделается Индией португальских торговцев рабами.

В заключение позвольте мне снова искренно благодарить вас за ваше великодушие и изъявить свою готовность к вашим услугам. Давид Ливингстон.»

XLVI. Нападение диких пчел.

К выше приведенному письму я ничего не имею прибавить: оно говорит само за себя; но в то время я считал его лучшим доказательством моего успеха. Что касается до меня, то я ни капли не заботился об открытиях, разве настолько, насколько это было важно для редакции, отправившей меня на поиски. Правда, меня интересовали результаты путешествий Ливингстона, но так как он признавал, что не окончил начатого им дела, то мне было неловко расспрашивать его о том, чего он не желал сообщить. Открытия его были плодами его собственных трудов — ему и принадлежали они; напечатанием их он надеялся получить вознаграждение, которое намерен был передать детям. Однако Ливингстон действовал под влиянием более благородных побуждений, чем простое желание приобрести деньги: он исполнял повеление долга. Никогда не существовало такого добровольного раба этой отвлеченной добродетели. Склонности его побуждали его возвратиться домой, и требовалась самая твердая решимость, чтобы сопротивляться им. С каждым шагом по исследуемой им земле он ковал новое звено в той цепи любви и сострадания, которая должна будет впоследствии соединять христианские нации с язычниками африканских тропиков. Если бы ему удалось исполнить это открытием и описанием этих племен и народов, живущих доселе во мраке, и привлечь добрых и сострадательных людей из своего отечества посвятить себя на искупление и развитие, то Ливингстон счел бы себя вполне вознагражденным. «Сумасбродное и нелепое предприятие, дон-кихотовские планы!» скажут некоторые. Нет, друзья мои — так же верно, как то, что солнце освещает как христиан, так и неверных, как цивилизованных, так и дикарей, день просвещения наступит; и хотя апостол Африки не увидит этого, равно как и мы, более молодое поколение, но наши дети, но наши потомки увидят это и отдадут должную справедливость смелому пионеру их цивилизации. Следующие выписки сделаны целиком из моего дневника;