Борис Василевский - Снега былых времен

Областная «Магаданская правда» за 8 января 1984 года, статья кандидата географических наук В. Купецкого «Азональные ландшафты»: «…утеплять климат Арктики и Северо-Востока страны не следует. Достаточно напомнить, что в отдельные излишне теплые летние сезоны, когда температура воздуха в тундре повышается до плюс 30 градусов, происходит настоящее стихийное бедствие: тает мерзлота, «плывут» дороги, разрушаются строения, горят мхи, кустарники и леса, из-за дыма не летают самолеты, иссыхают водотоки, чудовищно размножаются комары и разные кровососущие, которые наносят неисчислимый урон оленьим стадам. Такое происходило на севере Магаданской области в 1964 и 1977 годах…» А в 1972-м? Тоже жара стояла за тридцать, тоже все горело… И автор наверняка из них, из «мечтателей». Тут бараки никак не снесут, а он тревожится: нет, «не следует» утеплять климат Арктики… Окружная «Советская Чукотка» за 1 февраля 1984 года. Итоги выполнения государственного плана экономического и социального развития округа в 1983 году… 8 февраля. Социалистические обязательства трудящихся Чукотского автономного округа на 1984 год… 17 февраля. «50 новых творческих работ на сумму 18 тысяч рублей представили мастера Уэленской косторезной мастерской «Северные сувениры». Среди граверов интересно работают лауреат премии Ленинского комсомола Татьяна Печетегина (ее новые работы — «Первые учителя Чукотки», «Удача с Иттивом»), Лидия Теютина, Галина Иргутегина, Зоя Гемауге…» — это уэленцы, это все знакомые, больше чем знакомые — свои , а Таня Печетегина училась у меня в седьмом классе… Районная «Золотая Чукотка», 28 января 1984 года, из обзора прокурора Билибинского района В. Гарагули «Искушение и… преступление»: «В декабре 1983 года бывший директор совхоза «Турваургин» О. А. Пантин организовал охоту на снежных баранов с привлечением вертолета. Каждому известно, что снежный баран занесен в Красную книгу и, следовательно, охота на него запрещена. Но браконьеры все-таки отстреляли 4 животных, причинив ущерб на сумму 1600 рублей. Мясо баранов было съедено. Вот так запросто несколько любителей поживиться за счет государства потешились и развлеклись…». «Летчики — это патентованные браконьеры!» — вспоминаю я резкое суждение Деда. — Если центральную газету сравнить с телескопом или подзорной трубой, то местная газета — это микроскоп, лупа. Когда приезжаешь в хорошо знакомое место, подшивка «районки» незаменима: разом вводит в текущую действительность, выдает разнообразнейшую информацию, освобождает от ненужных расспросов. Скажем, «Отчитывается директор». «На основании Закона о трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями… — сообщала «Золотая Чукотка», — в начале 1984 года на собрании представителей всех подразделений предприятия был заслушан отчет директора атомной станции Г. Е. Солдатова. «Наш коллектив, — сказал Герман Ефимович, — год своего десятилетия закончил успешно. Так, государственный план по выработке электроэнергии выполнен на 101,3 процента, производительность труда превысила плановую… В декабре прошлого года, накануне Дня энергетика, Билибинской атомной было присвоено звание коллектива коммунистического труда…» «Так, — говорю я себе. — Значит, Герман Солдатов уже директор». БАЭС, безусловно, в моих планах. Я и попал-то впервые в Билибино, летом 69-го, из-за «атомки».

Я тогда два года как расстался с Чукоткой, сидел в Москве, в тонком, весьма узковедомственном журнальчике, тосковал по Уэлену и начал даже писать о нем рассказы. И вдруг прочел в газете про атомную станцию в Билибино, «первую в Заполярье». Впечатление, помнится, было такое, что все там уже готово, осталось «нажать кнопку». Меня как осенило. Я тут же пошел к главному и убедил его, что нам тоже необходимо дать материал об этой «важнейшей стройке пятилетки», упомянув, разумеется, что там предусмотрено по нашему ведомству. В маршрут командировки Москва — Магадан — Билибино вписал я и Уэлен. «Где это — Уэлен?» — спросил главный. «Так… Пригород Магадана», — сказал я… В Билибино стояло дождливое, похожее на позднюю осень лето. Улицы не были тогда забетонированы, озера грязи тяжело волновались под колесами проезжающих машин. Ходить лучше всего было по деревянным коробам теплотрассы, рассекающим поселок во всех направлениях. Место стройки тоже выглядело уныло. Сразу становилось ясно, что до «кнопки» еще очень далеко: пологий склон сопки зиял несколькими котлованами, там и сям разбросаны были знакомые «временные строения» — вот, пожалуй, и все. Меня познакомили с молодым инженером из управления строительства. Фамилии его у меня не сохранилось, — кажется, это был начальник ПТО, — запомнилось только, что был он худенький, невысокого росточка и весь какой-то дерганый, нервный. Услышав, что я из журнала, он не захотел и разговаривать. Я объяснил, что журнал представляю технический, восторженных репортажей не пишу, по интересующему нас вопросу здесь пока ничего нет и, наверное, долго не будет, но раз уж я приехал, мне самому интересно… и т. д. Тогда он повел меня по сопке, объяснил, что будет на месте ям, показал, где встанет главный корпус, и рассказал, как получилось, что строительство разворачивается так медленно. С его слов я понял, что в проектировании «атомки» соперничали несколько проектных организаций. Победил «Уралтэп», его проект оказался самый дешевый — около 67 миллионов рублей. Но это только на чисто промышленное строительство, а с различными временными сооружениями, с жильем выходило 72 миллиона. Северовосточный совнархоз обещал эти пять миллионов взять на себя и обеспечить стройку временными сооружениями. Итак, в октябре 66-го была утверждена смета в 67 миллионов. А затем совнархоз ликвидировали, и взятки с него гладки.

— Финансирование идет тяжело. На жилье денег вообще не дают, поскольку в смете-то не предусмотрено! Сейчас вот подходит, что главный корпус возводить надо, а жить рабочим негде. Самим теперь приходится строить временные сооружения, создавать стройбазу, которая, если по уму, должна быть создана заранее. Оттого и медленно! — саркастически заключил мой провожатый. И спросил: — Вот вы ехали из поселка на стройку. Тут семь километров. Как думаете, сколько времени делали дорогу?

— Ну… месяца два-три? — предположил я.

— Два года!..

Во второй раз я приехал в Билибино летом 72-го, было сухо, жарко, даже чересчур, лишь белыми ночами становилось попрохладнее. В квартире, где меня поселили, я с утра наполнял ванну ледяной, из артезианских скважин, водой — горячей не было, — отправлялся на стройку или на прииск, и, когда к вечеру возвращался, вода приобретала уже довольно сносную температуру и можно было смыть дневную пыль. И стройка смотрелась веселее, стала походить на настоящую стройку, как мы ее себе обычно представляем: движение машин, вспышки электросварки, мелькание людей, шум. А главное, уже стоял основной корпус «атомки», домина длиной метров в сто, высотой — около тридцати. И все тут казалось необычным — стены, например, были не бетонные, не кирпичные, но из тонких алюминиевых панелей. Я поднимался на крышу — она была плоская, ровная, как бильярдный стол. «Крыша не простая, — объяснили мне, — «слоеная». Слой рубероида на битуме, потом стяжка цементная — для выравнивания, опять рубероид — для пароизоляции, пенополистирол — для теплоизоляции, и поверху еще ковер из рубероида в несколько слоев — для гидроизоляции». Настилали этот ковер ребята из Обнинского физико-энергетического института, работали до пояса голые, загорелые, черные от чукотского солнца… Видел я «атомку» и в 76-м, когда уже действовали три ее реактора, три блока, на станции в те дни готовились к загрузке последнего, четвертого, реактора. Знакомился я теперь не со строителями, а с физиками, среди них и с Солдатовым, он был тогда начальником цеха ТАИ — тепловой автоматики и измерения. Моих познаний в физике в объеме десятилетки кой-как еще хватило, чтобы понять приблизительно устройство реактора, назначение рабочих каналов и каналов СУЗ — стержней управления и защиты — и как энергия распадающегося урана в конце концов преобразуется в электрическую. И о реакторно-турбинном цехе, о реакторном зале, «сердце атомки», я в основном и писал. Герман Ефимович тоже очень подробно рассказывал о своем цехе, и мне даже казалось, что я опять понимаю — «система внутриреакторного контроля», «система контроля энерговыделения» и т. д., — однако, когда стал впоследствии разбираться в своих записях, оказалось, что ничего не понимаю. Так что о цехе ТАИ пришлось умолчать. Хотя мог бы додуматься, как теперь вижу, до такой, например, фразы: «Если реактор — «сердце атомки», то цех ТАИ — ее «мозг». Впрочем, все это издержки увлечения технической стороной дела, чего очеркисту вовсе не надобно…