Зигфрид Ленц - Брандер

Фрэйтаг сразу заметил, что это были его карты, и еще он заметил, что стеклянный футлярчик, в котором он держал карты, был открыт.

— Что-то не ложатся у меня карты, — выдержав паузу, сказал доктор Каспари, — да, не ложатся… Но с другой стороны, какая же это игра, если в ней даже нельзя хоть раз разочароваться?

— Мне надо с вами поговорить, — сказал Фрэйтаг.

— А что, наша лодка уже готова?

— Нет.

Доктор Каспари спокойно сгреб карты в кучу, собрал их в колоду и положил колоду в футляр.

— Я готов, — сказал он.

— У вас не осталось никакой возможности добраться до места, — сказал Фрэйтаг.

— Я могу поинтересоваться, на чем строится ваше утверждение?

— Ваша лодка уплыла, — сказал Фрэйтаг. — Кто-то перерезал чалу, на которой она была зашвартована.

— Мне казалось, ваши люди хотели ее отремонтировать; Ойген думал то же самое, не так ли, Ойген?

— Ее унесло в море, — сказал Фрэйтаг, — и искать ее сейчас, в тумане, было бы бессмысленно. Мы ее все равно не найдем.

— Вы говорите так, как если бы сами были этим озабочены, капитан. Но мы еще оставляли за собой право выбора.

— У вас теперь не осталось никакой возможности добраться до места, — повторил доктор Каспари.

— Сложившаяся ситуация говорит против этого, капитан. Вы забыли о своей, о вашей лодке, и еще вы не подумали о том, что в крайнем случае мы можем поставить под парус ваш корабль, даже если он оборудован только для стоянки.

— Я уже говорил вам, что брандер не покинет свой пост до тех пор, пока я здесь капитан.

— А если бы я спросил у вас совета, что бы вы мне посоветовали?

— Кончить всю эту историю, — сказал Фрэйтаг. — Сдаться властям. Даже если у вас будет лодка, ваши шансы добраться до Фааборга или еще куда-нибудь стали настолько мизерными, что игра не стоит свеч, и этих шансов у вас с каждым часом становится все меньше.

— Видите ли, капитан, в этом мы с вами расходимся: для вас неизвестность означает — никаких шансов, а для меня известность означает весьма немногое. И вы, я полагаю, не рассчитываете на то, что мы готовы отказаться от своего шанса: ценность его в том и заключается, что он мал. Я надеюсь, что вы, не откладывая, отдадите приказание отремонтировать вашу лодку и по заниженной цене предоставить ее в наше распоряжение.

Фрэйтаг вынул изо рта холодную сигарету, раздавил ее, размял табак между пальцами и спросил:

— Вы адвокат?

— И адвокат тоже, — сказал доктор Каспари и загадочно и иронически сделал поклон в сторону Фрэйтага.

Гомберт сидел в носовой части лодки, подвешенной на шлюпбалках, и смотрел на грозу, бушевавшую над побережьем. Он подставлял лицо свежему ветру, от которого туго натягивалась якорная цепь и рассеивались клубы тумана, и все это время он держал в руке тяжелую металлическую свайку, похожую на куцый кинжал. Никто на корабле не знал, что он сидит здесь, запасаясь терпением и готовый ко всему, держа в свешенной вперед руке колючую свайку. Он думал о записке, которую он, адресовав Ойгену, забросил через вентиляторное окно в кают-компанию. Он это сделал перед самым ужином, когда доктор Каспари беседовал с Фрэйтагом, стоя на корме. Он не был уверен, обнаружил ли Громила его записку сразу же и успел ли он ее прочесть, но он знал, что записку не задуло в воздухозаборник и что она упала в кают-компанию. Не был Гомберт уверен также и в том, что, прочитав адресованную ему записку, Ойген никому о ней не сказал. Он написал Ойгену, что доктор Каспари хочет выскользнуть из ловушки один, сам по себе; один из членов команды, якобы подкупленный им, должен помочь доктору Каспари спустить лодку на воду. Как только доктор Каспари выйдет ночью из кают-компании, сообщалось в записке, он, Ойген, тоже должен выйти, но не следить за доктором, а сразу же идти к лодке и ждать. Гомберт рассчитывал на то, что эти трое в достаточной степени не доверяют друг другу.

Вот уже четыре часа сидел он в лодке и теперь посматривал на часы и думал о том, что последний, назначенный им самим срок подходит к концу. На брандере все было тихо.

Гомберт поднялся и выпрыгнул из лодки. Он засунул свайку в карман промасленного кителя и услышал звук отворяемой двери, затем скрип шагов по рифленым плитам пола, и затем у соседней с ним раковины остановилась чья-то фигура. Гомберт узнал профиль доктора Каспари.

— Гроза прошла? — спросил доктор Каспари.

— Как сказать… — сказал Гомберт.

— Это была бы самая подходящая погода для прогулки под парусом, а?..

— Вообще-то да, — сказал Гомберт.

— Хотите нам помочь? Нам нужно в район Фааборга. Вы нас можете высадить у берега и сразу же вернуться на место.

— По этому вопросу вам нужно говорить с капитаном, — сказал Гомберт.

— Я обратился к вам.

— Я здесь ничего не решаю.

— А если бы вы что-нибудь решали?..

— Если бы я здесь мог что-нибудь решать, я бы вздернул вас на мачте, всех троих. И не снимал бы до тех пор, пока мы не возвратились в гавань. Насчет одного из вас я бы распорядился особо.

— Так… — улыбнувшись, сказал доктор Каспари. — В таком случае мне не нужно расстраиваться по тому поводу, что вы пока не капитан этого судна. Мне очень жаль, но в данной ситуации я, пожалуй, воздержусь от пожеланий успеха в вашей карьере.

— На вашем месте я бы пожелал что-нибудь другое, — сказал Гомберт.

— Я как раз собираюсь это сделать, — сказал доктор Каспари.

Они повернулись одновременно, озадаченно посмотрели один на другого, как будто только что встретились, и Гомберт, как бы перед лицом полной неожиданности, сделал рефлекторное движение: его правая рука резко поднялась, и кулак ее обрушился на челюсть доктора Каспари, затем левая рука тут же метнулась вслед и с силой уткнулась в его лицо, и доктор Каспари, взметнув руками, повалился назад, зацепив затылком край раковины. Он упал на спину, его черные очки разбились и разлетелись осколками по уложенному плитами полу. Один глаз доктора Каспари был закрыт, другой сильно слезился и смотрел на Гомберта тускло и равнодушно, зрачок его уплывал на сторону, и Гомберт увидел, что это был глазной протез. Он прислушался, но в проходе все было тихо, только дверь болталась туда и обратно. Лишь теперь он понял, что произошло, и подумал, что могло бы произойти, если бы кто-нибудь из тех двоих — даже если и Фрэйтаг — вдруг вошел в туалет, и какое-то мгновение он думал о том, чтобы исчезнуть самому, а доктора оставить просто так. «Но может быть, — подумал он, — это будет началом всего, сигналом к освобождению, который услышат все остальные, и Фрэйтаг тоже, ну хотя бы потому, что если сигнал подан, то пути назад уже нет…» И он поднял с пола тело доктора Каспари, прислонил его к стене и, подогнувшись под него, принял доктора на плечо, так что тело переломилось и повисло на Гомберте двумя уравновешенными частями.