Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

По описаниям очевидцев — испанских солдат, чиновников и монахов, побывавших в Никарагуа в XVI веке, можно достаточно полно представить себе хозяйство, быт, жилище, одежду, внешний вид, ритуалы и празднества, религиозные верования и весь жизненный цикл индейцев никарао и чоротега.

Индейцы тихоокеанского побережья Никарагуа в доиспанские времена были прежде всего земледельцами. Они выращивали маис, фасоль, тыкву, сладкий маниок, перец, батат, какао, табак, хлопок и различные виды фруктов. Обработка земли производилась следующим образом. В лесу выбирался участок для расчистки и посева. Кустарники на нем вырубались каменными топорами, а большие деревья надрубали и обдирали с них кору, чтобы те быстрее высыхали. Незадолго до сева, перед началом сезона дождей, всю эту порядком засохшую растительность сжигали. Корнеплоды (маниок, батат) сажали в виде ростков в специальные миниатюрные холмики рыхлой, удобренной пеплом земли. Зерновые растения типа маиса сеяли иным способом. С помощью заостренной палки-копалки сеятель делал в почве небольшое отверстие и бросал в него несколько зерен, засыпая затем ямку ногой. После двух-трех урожаев земля истощалась, и возделываемый участок оставляли под паром как минимум на 5–6 лет.

За исключением некоторых племен Атлантического побережья (сумо, мискито, ульва и др.), которые вели полукочевой образ жизни и были охотниками, рыболовами и собирателями, большинство доиспанского населения Никарагуа жило оседло в постоянных деревушках и селениях. Политическая организация у местных индейцев не развилась выше уровня небольших племенных союзов, когда под эгидой одного касика объединялось несколько сельских общин. Не было здесь и монументальной каменной архитектуры, сопоставимой с пирамидами и храмами ацтеков, майя, сапотеков и других цивилизованных народов Мезоамерики.

Испанцы встретили на территории Никарагуа лишь легкие постройки из дерева, листьев и тростника, стоящие на платформах из глины или земли. Наиболее крупными сооружениями этого типа были святилища богов и жилища вождей.

Одежду местные жители изготовляли из хлопка и растительных волокон.

«Мужчины носили туники без рукавов из тонкой хлопчатобумажной ткани с цветными узорами и тонкие пояса из белого хлопка шириной в ладонь человека, которые они многократно обертывали вокруг туловища, от груди до бедер, оставляя конец пояса висеть между ног и прикрывать срамные места… Женщины были одеты в юбки из той же ткани, длина которых доходила лишь до колен…»

И мужчины, и женщины отпускали длинные волосы и сооружали из них с помощью гребней и различных клейких веществ причудливые высокие прически. Мочки ушей, перегородка носа и нижняя губа протыкались, и в них вставляли украшения из камня, кости и золота.

Лицо, туловище часто покрывались татуировкой или расписывались красками. Череп с детства искусственно деформировался.

При изготовлении орудий труда и оружия индейцы употребляли дерево, кость, камень и раковины, тогда как металл (золото и «тумбага» — сплав золота и меди, близкий по качеству к бронзе) шел лишь для производства украшений и предметов культа. Большого искусства достигли в доиспанский период и местные гончары: керамика древних никарагуанцев была разнообразной по форме и украшалась вычурной многоцветной росписью. В крупных селениях имелись рынки, где торговали продуктами земледелия и ремесла, разными привозными вещами. В качестве эквивалента денег употреблялись бобы какао.

По общему уровню своего развития никарао и чоротега так и не поднялись до порога государственности и цивилизации. Можно предполагать, что у них существовала какая-то форма «военной демократии» (последний этап родоплеменного строя).

«В этой провинции Награндо, где находится город Леон, — говорит Овьедо, — имеется множество людей, как и в других провинциях этого царства. И многие из них не управляются касиками или единым владыкой, а управляются общинным способом, определенным числом выбранных народом старейшин. А те избирают военачальника для руководства вопросами войны и, когда тот умирает или гибнет в сражении, выбирают нового. Иногда же этих военачальников убивают, если случится так, что они не подчиняются законам своей республики».

Яркую картину того великолепия и роскоши, которые окружали наиболее могущественных вождей никарао, рисует нам тот же Овьедо при описании визита касика Дириайена в лагерь Хиля Гонсалеса Давилы в 1522 году: «Он привел с собой 500 мужчин, и каждый из них держал в руках по индейке; за ними были помещены десять малых флагов на шестах, все из белой ткани; а позади этих флагов находилось 17 женщин, почти сплошь покрытых бляхами из золота и двумястами или более топориков из низкопробного золота, которое стоило не менее 18 тысяч песо. А еще дальше, возле самого «калачуни» (вождя. — В. Г.) и его ближайших сановников, стояло пятеро трубачей…»

Пленников, захваченных на войне, обращали в рабов или же приносили в жертву богам. При этом часто имело место ритуальное людоедство. В никарагуанских храмах и святилищах стояли изваяния многочисленных божеств из дерева, камня и металла, которым регулярно приносились щедрые дары. Одной из самых высших форм поклонения богам считалось человеческое жертвоприношение с вырыванием сердца. Обряды и культы индейцев никарао очень напоминают ацтекские, хотя они и не были столь пышными и кровавыми, как у воинственных обитателей Теночтитлана-Мехико.

Индейские вожди, отвечая на вопросы монаха Франсиско де Бобадильи — одного из первых католических миссионеров в Никарагуа — по поводу своих религиозных верований, заявили: «Когда мы умираем, то оставляем живым наше имущество, детей и землю… И если умерший был хорошим человеком, его душа отправлялась наверх, на небо, к нашим богам — «теотес», а если плохим — то его душа шла в подземный мир. И нашими богами являются Тамагастад и Сиппатоваль, которые, когда мы приходим к ним, говорят: «Вот пришли мои дети»…»

Холодный, пронизывающий ветер и высокие пенистые волны словно играли с парусной лодчонкой, носящей гордое имя «Гренада». Люди уже давно вымокли и замерзли. А желанный остров Сапатеро был еще далеко. Не менее 20 километров широкого и бурного, как море, озера Никарагуа отделяло его от незадачливых путешественников. Бородатый и светлокожий человек с пистолетом у пояса и с подзорной трубой в руке то и дело смотрел вперед, пытаясь сквозь свинцовую мглу ранних сумерек различить скалистые берега острова. Североамериканский дипломат Эфраим Джордж Сквайр с риском для жизни решил проверить слухи о каменных идолах Сапатеро, упорно ходившие среди местных жителей. Ему удалось найти проводника — разбитного и веселого парня по имени Мануэль. Последний заверил Сквайра, что сам неоднократно находил статуи «монахов» в лесных зарослях острова.