Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

В поселке меня постигло первое разочарование. Бычьих сердец не было. Мне объяснили, что это лето в здешних местах особенное. Дуют холодные сильные ветры. Поэтому бычьи сердца будут позднее.

Я принял эту новость без удивления. Конечно, так и должно было быть. Так же случится и с рыбой. Собственно, слово «рыба» было у нас запрещенным словом. Мы решили — чтобы не спугнуть возможную удачу — никогда не произносить это слово, заменив его начальной буквой «Рэ». Дети с восторгом приняли эту игру. «Папа, ты все-таки думаешь, что мы поймаем хоть одну большую Рэ?» — спрашивал меня Саша снова и снова, проверяя, не забыл ли я наши правила.

— Да, Леня, если с Рэ случится то же, что и с бычьими сердцами, — это будет ужасно, — говорил я.

— Не бойся, хотя бы одна большая Рэ тебе гарантирована, — утешил он.

— А мне кажется, что это может случиться. Ведь нам же сказали, что лето сейчас необычное, никто не помнит такого. То же получится и с Рэ. Все будут говорить, что в прошлом году она ловилась, будет ловиться в следующем, а в этом (потому что я приехал за Рэ) она почему-то не клюет. Это же так обычно для меня.

И вот собраны байдарки, рассован в нос и корму, и по бокам и под себя, весь объемистый багаж. Посажены на передние сиденья дети и на средние — женщины, и мы с Леней, засучив повыше брюки, сталкиваем наши утлые суденышки на глубину, с тяжелым чувством сталкиваем. Над рекой ветер и даже у берега — жесткая волна, а между далекой полоской противоположного берега и нами лишь немного синего — у нашего берега, а дальше — много-много белого на грязном серо-синем фоне. Неужели там барашки на волнах? Эх, сколько бы я сейчас дал, чтобы не переправляться по такой воде! Но делать нечего, Леня плавает на байдарках много лет. Раз он, правда мрачновато, сел в свою глубоко осевшую, подхваченную течением лодку, значит, и мне пора.

И мы поплыли, решив плыть прямо поперек реки, а не бороться со сносом. Отошли метров пятьсот и вдруг поняли, почему на воде барашки. Мы вышли из ветровой тени высоченного берега, и ветер здесь гулял вовсю, срывал и бросал на нас пену с гребней, байдарка скрипела и наклонялась, податливо пропуская очередную волну, которая почти заливала через борт. Решили повернуть чуть против течения. Тогда волна не будет бить в борт, мы встретим ее носом.

— Папа, можно я влезу поглубже в нос лодки? И накрой меня чем-нибудь с головой, — вдруг захныкал сын.

— Конечно, можно. Валя, накрой его с головой непромокаемым фартуком лодки.

Сын ухитрился найти себе пространство в, казалось, заполненном до предела носовом отсеке, влез туда почти целиком и, не дожидаясь Валиного фартука, стал вдруг с головой накрываться одеялом, которое было подложено под его сиденье.

«Страшно стало маленькому, а ведь ни разу не попросил — давайте вернемся», — мелькнула мысль. Это потому, что верит, целиком доверяется мне. Знает, что ничего плохого не произойдет, если он с папой. Эх, если бы он знал, как не уверен сейчас в этом его папа. Он, папа, верит Лене. Пока. Ну а что, если и Леня думает сейчас ту же думу?

Лодка стала чуть-чуть неправильно по отношению к волне, накренилась, и край волны, пробегая от носа к корме, перелился через бортик по всей его длине, сразу намочив часть вещей. На дне появилась вода.

— Ой, — вскрикнули в один голос и Саша, и Валя.

— Греби ровнее! Не качай лодку! — неожиданно для себя рявкнул я громко на невиноватую Валю, и стало вдруг спокойно на душе: что было, то уже было — не воротишь. На этой волне все равно не развернуться обратно. Значит, надо грести, держать лодку и следить за волной, не оглядываясь, не прикидывая, сколько отъехали от этого и осталось до того берега. Сколько осталось, столько и осталось. У нас теперь только один берег.

Не раз и не два еще волна перехлестывала через борт, но ни Саша, ни Валя уже не кричали «Ой». Саша лежал не шевелясь, закутав голову уже мокрым одеялом. Да и Валя удивила. В обычных условиях она бы, наверное, ответила на мое рявканье. Да еще как! А тут — гребет себе и гребет, старается. Ни слова в ответ. И тут показался идущий вниз танкер. С берега он казался таким маленьким, а на самом деле был большим и, как будто, шел прямо на нас. А нам ведь ни свернуть, ни изменить скорость нельзя. Но судно прошло мимо, не задев даже волной.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но наступил вдруг момент, когда мы с Валей поняли, что волна стала меньше, слабее стал ветер, ярче засветило солнце, а берег, который словно и не приближался, оказался совсем рядом: невысокий обрывчик, а на нем редкое широколиственное мелколесье. Вода подмывала берег, и многие деревца с корнями уже осыпались в воду. Еще минут через двадцать мы нашли небольшую бухточку, заводь, оставшуюся от когда-то пристававшего сюда, по-видимому, парома. От пологого здесь берега в глубину уходила заросшая редкой травой песчаная дорога, скрываясь в редких и невысоких деревьях. Почти одновременно пристали наши лодки к берегу. Лениного сына также не было видно на переднем сиденье. Вместо него тоже был лишь бугорок какого-то мокрого тряпья. «Ребятки!» — крикнули мы весело и беззаботно, и только после этого бугорки зашевелились, и появились щурящиеся от яркого света ребята. Ясно, что мы не поехали сразу дальше. Байдарки были вытащены наполовину и привязаны. Мы с Леней быстро разожгли два примуса, женщины начали готовить обед, а мужская компания отправилась искать жилье, чтобы уточнить, где мы сейчас находимся. Компания с удовольствием шла по тропинке вдоль дороги. Так ярка была листва, и так горяч песок тропинки. Вот впереди крохотная старица — длинное и узкое озерко. Дорога идет вокруг, а тропинка прямо к озеру. Через него переброшены два бревна среди водяных растений. И вдруг Леня остановился, прижал палец к губам, призывая к осторожности и молчанию. Мы остановились.

— Смотри, — прошептал он и показал вперед. Я смотрел, смотрел, но ничего не увидел. — На бревно смотри, на бревно.

Я присмотрелся к бревнам. Одно из них напоминало перекинутую через озерко нитку огромных бус. Зеленоватые, круглые, похожие на блюдца, вытянутые в цепочку с одного берега на другой, как бы приклеенные к тонкому бревну.

— Что это? — спросил я тоже шепотом.

— Черепахи…

Так вот как на воле выглядят черепахи! И так много сразу!

— Ребята, смотрите, черепахи! — возбужденно зашептал я подходившим мальчикам.

— Ура, черепахи! — закричали Саша и Алеша и побежали к бревнам. И вдруг «блюдца» словно отклеились от бревна. Каждое из них наклонилось вправо или влево и, соскользнув с бревна, плюхнулось боком в воду: «плюх, плюх, плюх». Когда мы подбежали к воде, уже ничего не было, только взбаламученный ил дна в разных местах позволял думать, что тут, может быть, в него зарылись черепахи. Вдруг в одном месте, довольно далеко от бревна, быстро, как лягушка, рывками проплыла под водой большая темная тень и врезалась в ил, подняв мутное облачко. Мы с Леней бросились туда, замочив брюки, стали босыми ногами топтать дно. Ноги глубоко вязли в жидкой грязи, но никаких признаков черепахи уже не было. Однако как все изменилось сразу. Значит, все-таки существует, по-видимому, эта страна чудес, о которой рассказывал в Москве Леня.