Олег Попцов - На суше и на море 1986

Бродя как-то по крымской Яйле в районе мыса Сарыч, что несильно выдается в море неподалеку от Форбса, на плоской ее равнине, край которой обрывается скальной осыпью вниз и снизу кажется островерхим хребтом, судорожно прорезавшим безмятежно-голубое крымское небо, наткнулся я на развалины, а вернее, остатки фундамента древней греческой базилики. Когда построили ее тут греки, мне не ведомо. Подошел к старинной кладке из инкерманского камня, обшарил глазами углы — да, все как и должно быть: несколько вытянутый прямоугольник, за ним — полукружие алтарной части, остатки черепицы с выдавленными на них клеймами греческого письма. Но что это? В одном из углов — белесая куча человеческих костей, сваленных сюда неизвестно кем, но черепов нет. Был ли кто-нибудь здесь до меня? Или я первый случайный свидетель давно ушедшей в небытие жизни?

Отчего-то вдруг немного закружилась голова, поплыл солнечный день куда-то вбок. Я закрыл глаза. И внезапно какие-то смутные догадки, размытые воспоминания заклубились в мозгу. «Ифигения… Ифигения… Ифигения в Тавриде… Не тот ли это храм, где… А вдруг именно здесь была жрицей эта мифическая дева? Впрочем, почему мифическая? Только ли потому, что талантливый Еврипид избрал ее героиней двух своих бессмертных трагедий? Только ли потому, что Гомер в своем эпосе рассказал о печальной судьбе детей Агамемнона, убитого собственной супругой в собственном доме после возвращения с Троянской войны, — об Ифигении и Оресте, обретших с тех пор не реальную, а литературную судьбу. Но ведь была, была Троянская война, была Ифигения и светил с Тавридской Яйлы дрожащий маячок, указуя путь морским путешественникам и одновременно предупреждая: «Не приближайся сюда, чужеземец, иначе будешь сброшен с крутых скал, как непрошеный пришелец…»

И странное ощущение сопричастности к далекой, безвозвратно ушедшей жизни завладело мной, будто бы и я был уже здесь когда-то, и видел своими глазами разбитое о камни, истерзанное тело незадачливого торговца, и обжигало меня жаркое, белесоватое, отразившееся от сахарных колонн и стен храма Тавридское солнце… И будто бы вновь запели жрецы и тихо зашаркали сандалии по мощенному плитами полу, пахнуло лавандой и женскими одеждами…

Не приходилось ли вам вот так же ощущать при встрече с каким-нибудь обломком краснофигурной вазы или покрытым тусклой зеленью патины, потерявшим свой смысл бронзовым зеркалом огненное дыхание вечности, растворяющей в себе человека, человечество и дела рук его? Впрочем, что говорить о вазах, зеркалах и скульптурах! Существуют процессы, которые стары, как сам мир, но которые не умерли вместе с их зачинателями. И когда коми-охотник прошивает звериной жилой звериную шкуру, чтобы сделать из нее нечто согревающее его тело в лютый мороз, то мне чудится далекое детство человечества.

Вот и примитивная раздвоенная ветка вызывает во мне такое же чувство.

И то, что процесс этот до сих пор жив, а не умер, — такая же, по-моему, загадка, как и он сам. Казалось бы, прервись хоть на поколение, уйди из жизни умелец-лозоходец — и некому будет передать живущим нехитрые секреты. А вот нет! Тянется цепочка от одного к другому, бродят лозоходцы по стране, работая своими инструментами каждый на свой лад, выискивая все новые и новые их возможности, приспосабливая к новым насущным задачам, которые ставит перед ними жизнь.

Любопытную историю рассказал мне болгарский ученый, профессор Стою Стоев, много лет занимающийся исследованием бессознательного в человеческой психике. Познакомились мы в Тбилиси на международном симпозиуме по этой проблеме. Зашла речь и о биолокации.

— У нас в Болгарии лозоходство называют по-другому. Мы говорим — радиоэстезия. И есть у нас удивительные специалисты. Несколько лет назад решили наши археологи провести раскопки на нескольких древних захоронениях, раскопки не общего типа, а как бы целевые. Нужно было отыскать какие-нибудь металлические предметы, чтобы по ним уточнить датировку захоронений и их принадлежность тому или иному племени. Конечно, можно было бы начать планомерное вскрытие захоронения за захоронением, но ведь это громадный труд множества людей. Решили упростить задачу. Мыслили так: попробуем предложить радиоэстезистам осмотреть район некрополя, пусть побродят со своими индикаторами, и там, где, по их мнению, могилы хранят металл, будем копать. Как думали, так и сделали. Группе удалось обнаружить довольно много захоронений с большим количеством золотых, медных и серебряных монет, украшений, домашней утвари. Процент «попаданий» был очень велик. Практически ни одна могила не была раскопана впустую. Может быть, вы думаете, что там все захоронения были такими? Нет, нет. «Богатые» могилы располагались довольно далеко одна от другой, они как бы хаотично были разбросаны по полю. Когда позже стали вскрывать другие захоронения — не оказалось там ничего подобного… Когда я узнал об этом, то очень был удивлен. Казалось бы, нельзя таким простым прибором определить, есть металл в земле или нет, а вот, оказывается, можно… Плохо мы знаем еще человеческую сущность, все ее способности…

И хотя поиск могильного золота — занятие, возникшее далеко не в нашем веке, странное это превращение одного в другое — когда не грабители орудуют на могилах праотцев, надеясь поживиться подаренными земле ценностями, не осквернители праха, а люди, стремящиеся постичь те культурные ценности, что определяли когда-то смысл бытия человечества, — превращение это радует, ибо здесь древнее оживляет само себя…

Но как же все-таки передается лозоходческая традиция? К сожалению, трудно выявить сегодня все связи, которые существуют между специалистами по биолокации и их предшественниками. Но кое-что известно. Живет, например, в Москве кандидат технических наук, оператор биолокационного метода Александр Иванович Плужников, который вот уже лет пятнадцать экспериментирует, да и не только экспериментирует, с «лозой». Хотя ныне, по правде говоря, лозы-то уже и нет, а пришли ей на смену металлические индикаторы, так называемые «рамки» — куски медной или стальной проволоки, согнутые в виде буквы «Г», металлические заменители той же ветки. Рамка — устройство чрезвычайно простое. Короткий конец зажимается в кулак так, чтобы он образовывал вертикальную ось вращения, а длинный конец вращается в горизонтальной плоскости. Обыкновенно оператор держит рамку, следя, чтобы этот длинный конец был направлен вперед, словно дуло пистолета; рука его вытянута, но не так, как если бы он прицеливался, а согнута в локте. Механизм действия почти тот же самый. Как только оператор пересечет границу какой-нибудь неоднородности — допустим, спрятанную под землей водопроводную трубу — рамка отклонится вправо или влево. Так вот, Плужников…