Олег Попцов - На суше и на море 1986

В Сибири Матюшкину пришлось перенести много лишений, не раз оказываться в ситуациях, грозивших ему смертью, но он с честью вынес эти испытания. Когда все уже было позади, он писал в июне 1823 года товарищу по Лицею Владимиру Вольховскому, побывавшему в составе специальной миссии в Бухарском эмирате: «Ты желал иметь понятие о нашей ученой собачьей экспедиции — с удовольствием исполняю твою просьбу… Мы не будем более ни мерзнуть, ни голодать, ни мучиться, чрез несколько дней я совсем оставлю берега Ледовитого моря, на коем я убил три года своей жизни… Велика разница между вашей учено-военной верблюжьей экспедицией и нашей — вы имели много, много таких удовольствий… о коих мы не могли думать… Не стану тебе описывать, что мы описали и как мы описывали — первое ты можешь видеть из приложенной при сем карты… а второе, вероятно, очень сходно с вашим — у нас собаки, у вас верблюды, у нас море, у вас степь. С каждым днем мы продвигались в страны ужасные и ужаснейшие, необитаемые, бесплодные, в царство зимы, а вы с каждым шагом приближались к плодоносной, благорастворенной Бухарин…»

Маститые ученые воздали потом должное важности всех материалов, доставленных экспедицией под начальством Врангеля и добытых ценой невероятной самоотверженности ее участников. Там содержались данные астрономических и метеорологических наблюдений, различного рода таблицы, схемы, описания, зарисовки и, наконец, самое ценное — карты, где обозначено было немало нового, в том числе мыс, получивший имя Матюшкина (в Чаунской губе).

эти строки пушкинского наброска 1823 года в полной мере соответствуют настроению Матюшкина, возвратившегося из утомительной сибирской экспедиции.

Уже в августе 1825 года, произведенный к тому времени в лейтенанты, он отправился в новое кругосветное плавание на транспорте «Кроткий». Маршрут в общих чертах повторял путь «Камчатки», и длилось путешествие тоже два года. В день восстания декабристов, когда Матюшкин мог бы увидеть много знакомых лиц среди «бунтовщиков», вышедших на Сенатскую площадь, «Кроткий» покидал Рио-де-Жанейро. Сюда не доносились ни барабанная дробь, ни визг картечи, ни стоны раненых, ни тревожное ржание лошадей — вся та симфония звуков, под которые «венчался на царство» жандарм Европы. Именно так охарактеризовал Матюшкин спустя четверть века в письме Пущину ту жалкую роль, которую взял на себя Николай I: «Да, Незабвенного Россия не забудет… Разыгрывал 25 лет полицмейстера Европы».

Осенью 1827 года Е. А. Энгельгардт извещал одного из своих бывших «птенцов»: «Прибыло сюда с острова Нуха-Гивы животное довольно редкое, именуемое Матюшкин, которое на сих днях будет у меня показываться любителям оного…» Но не могли уже пожаловать, как встарь, «на редкое животное» к отставному директору Лицея на Васильевский остров Пущин и Кюхельбекер. Печально было на душе у Матюшкина. Едва узнав о петербургских событиях, он писал Е. А. Энгельгардту из плавания: «Егор Антонович! Верится ли мне? Пущин! Кюхельбекер! Кюхельбекер может быть; несмотря на свое доброе сердце, он был несчастен. Он много терпел, все ему наскучило в жизни, он думал везде видит злодеев, везде зло. Он — энтузиац — фанатик, он мог на все решиться и все в одно мгновение. Но Пущин. Нет. Нет, Пущин не может быть виноват, не может быть преступником. Я за него отвечаю. Он взят по подозрению, и по пустому подозрению, — дружба его с Рылеевым, слово, сказанное неосторожно, но без умысла. Признаюсь вам, Егор Антонович, когда я прочел его в списке, я думал, что и я виноват, я его так любил, так люблю. Разберите его жизнь, его поступки — никто из нас не сделал столько добра как человек и как русский… Товарищам, друзьям неужели я должен сказать, что я их не люблю. Нет, я их люблю…»

Матюшкин не провел и года на суше, как снова ветер упруго наполнил паруса над его головой. На сей раз «блуждающая судьба» влекла его в Средиземное море. Корабль «Эммануил», на котором он шел, входил в состав русской эскадры, отправленной для поддержки освободительной борьбы сынов Эллады против султанской Турции. Обратив на себя внимание, выпускник Лицея получил скоро под свое начало бриг «Кимон», а затем последовало почетное назначение на пост командира великолепного брига «Ахиллес», выделенного в личное распоряжение президента Греции Иоанниса Каподистрии. А еще через некоторое время ему пришлось выписать из Петербурга нарядные эполеты капитан-лейтенанта.

Более десяти лет, начиная с 1835 года, жизнь и служба Федора Федоровича Матюшкина были связаны с Черным морем. Здесь он обрел таких друзей, как П. С. Нахимов и В. А. Корнилов, будущих героев севастопольской обороны. Адмирал М. П. Лазарев вверил его заботам вначале фрегат «Браилов», а затем красавец корабль «Варшава».

В Севастополь пришла к Матюшкину горестная весть о дуэли на Черной речке, и он в порыве отчаяния упрекал лицейского однокашника: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как ты мог это допустить?..» Эхо рокового выстрела Дантеса болью отдалось в сердцах миллионов людей, но, быть может, горше других переживали тяжкую утрату товарищи поэта по Лицею: ведь поистине «лицейский корабль стоял на пушкинском якоре».

Последний раз Федор Федорович виделся с Пушкиным не так давно — в преддверии зимы 1836 года, во время своего наезда в Петербург. Сошлись они на именинах у М. Л. Яковлева. Пушкин выглядел весьма озабоченным. Причина скоро выяснилась: когда подали шампанское, он вынул из кармана анонимное письмо и сказал: «Посмотрите, какую мерзость я получил!» Но кто из собравшихся на чествование лицейского «паяса» мог предположить тогда, что этот гнусный пасквиль лишь завязка неотвратимой трагедии, финал которой грянет всего через каких-нибудь два с половиной месяца? И никак не укладывалось в голове у Матюшкина, что никогда больше не ощутит он пожатия руки, которая вывела посвященные ему строфы: