Сергей Сергель - На золотых приисках

Стала искать исчезающее золото—били шурфы, дудки— пробы получались сомнительные.

Пока еще работы оправдывали себя, но если бы ухудшение продолжалось, то скоро наступил бы момент, когда не было бы смысла вести разработку пласта.

День за днем момент этот приближался.

И вот, как крысы с тонущего судна, начали уходить от Петра Ивановича рабочие.

Кончались работы, проходил ужин, и почти каждый день кто-нибудь приходил за расчетом—боялись опоздать с уходом, как бы не пришлось итти без расчета.

Петр Иванович сердился, терял иногда самообладание и обзывал уходивших шпанами и бродягами, пробовал удерживать их, доказывая, что пласт не мог совершенно выклиниться, что золото непременно будет.

— Все может быть, а только мне надобен расчет,— возражает уходящий и остается при своем решении.

Разведка на Варваринке оборвалась, гидравлическая промывка в некоторые дни шла в убыток.

Между тем август был на исходе. До зимы, когда гидравлика должна была сама собою остановиться, было недалеко.

Надежды на хороший заработок и на скопление некоторой суммы, чтобы иметь возможность учиться как следует, угасли. Надо было возвращаться и мне.

Но на дорогу не было ни одного рубля. Петр Иванович снова уехал куда-то, чтобы каким-нибудь способом выйти из трудного материального положения. Он был искренне уверен в случайности переживаемой заминки, или, может быть, не решался думать иначе.

Я решил занять денег у знакомого, служившего на значительном прииске верстах в шестидесяти от нашей выработки. Рано утром в воскресенье оседлал гнедка и отправился по указанному направлению.

Дорогою служила, как и везде здесь, узенькая тропинка, на которой едва могли разъехаться два всадника.

Болтая часть пути приходилась на лес. Иногда тропка выходила на открытые склоны, поросшие высокою и густою травой, взвивалась высоко вверх, к затем снова скрывалась в густом лесу и сбегала вниз, и сырые и полутемные лощины. Здесь, обычно, шумел поток, и росли огромные осины, серебристые тополи, ивы, пышно и буйно зеленели травы и кустарники. Всюду но обе стороны краснела малина, на южных же сухих склонах чернели гроздья крупной и сладкой черной смородины. В одном месте, где тропа правильной и длинною дугой огибала хребет, я тронул поводья, и гнедко стрелой понесся по мягкой и ровной дорожке, пофыркивая и распуская но ветру гриву и хвост. Вдруг па загибе через тропку перемахнуло что-то рыжеватое. Осадил коня—в густой траве мелькнула еще раза три мохнатая спина большого рыжего козла и в несколько секунд скрылась в лесу.

Скоро после этого я въехал в лес, и довольно быстро подвигался вперед так называемою «ступью», т.-е. чем-то средним между скорым шагом и мелкою рысью. Лес пошел густой, в двух шагах от тропки уже ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг гнедко остановился, тревожно зашевелил ушами и скосился на сторону.

51 вглядывался в чащу, прислушивался, но ничего пе мог уловить.

Я понукал гнедка итти дальше, но лошадь упиралась и пугливо пятилась назад. Тогда я стегнул ее поводом.

Гнедко рванулся, так что я едва усидел в седле, и понесся галопом вперед. Я натянул поводья, но гнедко несся и несся вперед. Мелькали крутые повороты, опасно торчащие сучья и пни, крутые спуски и подъемы, в лицо хлестали нависшие над дорожкой ветви.

Понемногу лошадь успокоилась и побежала обычной рысью. Невидимому, где-то близко от тропки был медведь, и лошадь почуяла его.

Немного спустя с тревогой замечаю, что тропка потеряла ясность очертания, по словам же Адрианова она все время хорошо заметна.

Куда же это гнедко свернул?

Повернул лошадь назад к через некоторое время очутился в тупике—тропка прекращалась, и притом увидел местность, по которой как будто и не проезжал. Значит, опять свернул в сторону.

Вспомнил совет Никиты, что если придется заблудиться с конем в тайге, то самое лучшее предоставить коню идти куда он хочет. Так и сделал. Повернул снова назад и выехал на едва заметную тропку. Опустил поводья. Гнедко спокойно зашагал но ней, и скоро мы очутились и густом лесу, где тропка совсем исчезла, по крайней мере мои глаза ее совсем не различали. Гнедко же шел и шел куда-то. День уже близился к концу, и солнце, уже близкое к горизонту, иногда показывалось между деревьев.

Мной овладевало беспокойство, и я начал придумывать выходы из своего, казалось мне, довольно опасного положения. И вдруг— точно комарик где-то запел тоненько и протяжно.

«Гудок, гудок!*-—радостно пронеслось в голове.

Действительно, это был гудок на окончание работ на прииске.

Гнедко вывез. Он пошел веселее, вышел скоро на большую тропу, и вечером я был на прииске.

Радушно встреченный знакомым переночевал здесь, утром получил необходимые деньги и поскакал обратно.

Путь был указан более умело, и я под вечер благополучно вернулся на Степановский прииск.

На другой же день на мое счастие попался обратный ямщик с двумя верховыми лошадьми, за недорогую плату давший мне лошадь до рудника Беррикуля, куда он сам направлялся.

Я написал прощальное письмо Петру Ивановичу, сердечно распрощался с Адриановым и рабочими, с которыми было пережито много и горьких и радостных минут, и отправился с ямщиком в путь.

Осень, пожалуй, лучшее время в тайге.

Ночные морозы убивают гнус—слепней, оводов, исчезают комары, и со всеми этими насекомыми тайга освобождается от самой страшной своей особенности. Солнечные дни здесь не редкость, и небо в такие дин бывает поразительно чистого, густого синего цвета. Небу не уступает в смысле красоты ярко-желтая и оранжевая листва берез и осин, рябина же кажется охваченной багрово-красным пламенем.

После полудня остановились попить чаю на маленьком, давно не работающем прииске. В почти единственной сохранившейся постройке его жил старик—хозяин с сыном, кое-как перебивавшиеся на остатки от прошлого и на небольшие доходы от маленького хозяйства.

С неделю назад они пережили несколько неприятных минут. Почти на дворе усадьбы на корову напал медведь. Старик с сыном выбежали отбивать животное: старик с маленькой винтовкой, годной лишь на рябчиков, сын — с дробовиком. Тогда медведь оставил корову, повалил старика и основательно поцарапал ему спину. Однако, старик показался медведю, видимо, не стоющим внимания, зверь его бросил и вернулся к корове. Старик с сыном не стали более испытывать судьбу и пустились па утек в помещение.

Ночь застала нас в пути. Небо заволокло тучами, и все исчезло в полной темноте. Я не видел лошади, своей руки.

Затем разразилась гроза, и мы решили ночевать у тропы. Пользуясь то и дело ослепительно сверкавшей молнией собрали дров, устроили из непромоканцев шалашик и развели огонь. Стреноженные лошади паслись здесь же.