Генрих Гунн - Две реки — два рассказа

Кельчемгора — общее собирательное название «куста» деревень: Кольшино, Заручье, Мокшево, Заозерье, Шелявы. Во многих мезенских деревнях я уже побывал, все они были хороши по-своему, но, пожалуй, с Кельчемгоры начинается тот классический тип мезенской деревни, который поставил ее на почетное место в истории народного деревянного зодчества. То, что я видел до этого на Мезени и на Вашке как редкость — красивые дома с коньками, резными причелинами и ветреницами, расписными фронтонами и ставнями и прочим разнообразием архитектурных мотивов, — здесь в изобилии.

Когда попадаешь в мезенскую деревню и видишь эти избы, амбары, колодцы, мостики через ручьи, баньки, поленницы дров, восхищаешься художественным вкусом северян. «В хорошем хозяйстве — и это поражает в севернорусской деревне — даже поленница, сложенная из ровных березовых плах, выглядит архитектурным сооружением», — писал исследователь народного искусства А. Чекалин. Это верно подмечено. Даже поленницы дров — на Мезени их называют «кострами» — входят составной частью в деревенский архитектурный ансамбль.

Здесь настоящий культ дерева. Культ и в смысле культуры, которая проявляется в любом творении из дерева. Культ и как почитание дерева, идущее от времен славянской древности. Северные деревни, как правило, не озеленены — слишком много леса вокруг, но отдельные примечательные деревья берегутся и сохраняются, как видели мы уже в Палощелье. В Кельчемгоре, в деревне Заручье, прямо среди улицы стоят огороженные старые лиственницы — листвы, по-местному. Древние это деревья, у подножия их вырос кустарник, ало пламенеет рябинка, это своего рода скверик на сельской улице. Вроде бы ненужный, вроде бы не на месте — посреди дороги, мешая проезду, — а стоит в дедовскую память.

Древние славяне верили, что у дерева добрая душа. Они были правы по-своему: все, что делал человек себе на потребу — жилье, бытовую утварь, сани, лодки, — давало дерево. Быть может, почитание дерева отразилось в распространенном прежде обычае ставить обетные кресты. Нигде, кроме Мезени, нет на Севере такого их обилия. Они значительной высоты — в четыре, шесть метров и стоят в самых разных местах — и возле домов, и над речным берегом. Среди них есть подлинные произведения искусства, которые могли бы украсить любой музей. В почитании обетных крестов переплелись языческие и христианские обычаи. У иных народов есть обычай сажать памятные деревья. На Мезени, близ Полярного круга, деревьев не сажали, здесь ставили крест, который имел тот же символ, что и дерево.

По Кельчемгоре ходишь как по музею — интересных экспонатов здесь в изобилии. Я любуюсь ладным рядком домов в Мокшеве, укрывшемся от ветров в ложбине, хожу по Заозерью, притулившемуся под высоким зеленым холмом, рассматриваю дом В. Я. Клокотова. У дома яркими цветами расписаны ставни, а на фронтоне, по традиции, изображены «лютые звери» — львы. И в соседних Шелявах местный умелец тоже расписал фронтон своего нового дома львами, но не теми фантастическими зверьми, которых изображали прадеды, а вполне реальными, срисованными с картинки. Захожу и на старое кладбище, где надгробия двух типов: высокие резные кресты и четырехгранные столбы с вырезанной надписью. Хмуро, уныло, бушует ветер над северным краем…

Просты здесь места, и вовсе они кажутся неприглядными в непогоду, но есть теплота и задушевность в этих деревеньках, где прямо на улицах пасутся кони и редок заезжий, нездешний человек. Хозяйка, у которой я остановился, убирает с приусадебного участка снопики ячменя.

— Как же, — поясняет, — пшеничная мука продается, а ячменной нет. Шанежки ячменные куда как хороши.

И за чаем потчует ячменными лепешками, действительно очень вкусными, и течет неспешная беседа о житье-бытье. Гудит ветер на улице, задувает в окна, тоненько дребезжат стекла, а тебе хорошо и тепло среди северного радушия…

За Кельчемгорой, за мелями, песками, полоями, вниз по обманчиво широкой реке, где пройти можно только по узкому каналу, вымытому земснарядом, стоит в распадке между высоких холмов, срезанных береговым откосом, старинное и на Мезени хорошо известное село Юрома.

Юрома — одно из самых старых мезенских сел. Уже в XVI веке в ней насчитывалось около ста дворов, по тем временам небольшой городок. Недаром про свое село юромцы сложили шуточную запевку:

Конечно, Юрома вовсе не так велика и имеет вид обычной мезенской деревни с тесным порядком домов. Но славна Юрома. Немало талантливых людей дала она: умельцев-плотников, резчиков по дереву, сказителей былин. Из Юромы вышел профессиональный художник Н. А. Шабунин, обучавшийся в Петербурге. На одной из его картин изображено родное село, вытянувшееся двумя рядами домов вдоль берега между двух холмов, из которых самый высокий на устье речки Юромы называется Быком.

Когда выйдешь за село, поднимешься в гору, в поля, окинешь взглядом окрест, понимаешь, сколь давно живут здесь люди и сколько труда вложено ими в эти поля и луга. Ведь когда-то везде по мезенским берегам был лес. Лес выжигался под поля, кустарник вырубался под луга, шла нелегкая борьба человека с суровой природой. Сурова была природа и скудна земля, не колосились здесь золотистые нивы, а росли в полях низенькие редкие колосья. Часто не хватало людям хлеба, корма скоту. Но жили мезенцы крепко — прочно укоренившись на обжитом месте, обстроившись прочными избами. Видно это и по Юроме, и по ближним деревням, которые тоже скрыты от свирепых ветров в лощинах. В одной из деревень сохранились остатки набережной, укреплявшей берег. Здесь снова поражает нас строительное мастерство мезенских плотников, встарь славившихся на Севере. О их работе слагались сказания. Одно из них — «Повесть об Иване Семенове», знаменитом мезенском плотнике XVII века.

Как и всякая средневековая повесть, не лишена она чудес. Во сне является плотнику святая Екатерина и повелевает соорудить монастырь в указанном месте. Следуют реалистические картины жизни мезенского крестьянина: Иван выжигает ниву, водружает крест на юромской церкви, ставит дом в деревне Жердь. Действие повести развивается тягуче-медленно. Иван видит сон, и снова сон (из которых самым замечательным является видение ада — в аду грешники носят из лесу дрова). Повесть обрывается на одном из снов.

Где же мезенский плотник задумал поставить монастырь? Иду вниз по реке и пытаюсь угадать. Выхожу на высокий холм с плоской вершиной. Вид открывается великолепный: река течет в пространной долине, украшенная зелеными островами. На той стороне — деревня, встают красные щелья, по нашему берегу идут покрытые лесом холмы, вдали снова щелья, и деревня над ними. На похожем возвышенном месте поставил свою келейку Иов, убитый разбойниками. Он не был северянином и по традиции монастырского строительства выбрал место видное и красивое. Мезенский крестьянин рассуждал иначе, более практично. Он не прельстился возвышенным местом, продуваемым всеми ветрами, а нашел в шести верстах ниже Юромы удобный распадок среди мягко ниспадающих холмов, место тихое и уютное. Для большого селения оно не подходило, но для маленького годилось. Кажется, недолгое время здесь, действительно, был скит, а в дальнейшем и поныне деревенька в несколько домов, которая называется Екатерина. Первоначальный замысел плотника Ивана не удался, но доброе дело его не пропало, не зря он чистил ниву и готовил место под жилье — здесь стали жить люди. Маленькая деревенька, проедешь мимо — внимания не обратишь, а оказывается, связана с ней целая повесть, уникальный памятник северной письменности.