Аркадий Фидлер - Рыбы поют в Укаяли

Третий этап нашего путешествия — по морю из Пара в Рио-де-Жанейро — представляет собой сущий кошмар; это крушение моей затеи. Мы плывем вдоль берегов Бразилии, а в снастях свистит холодный ветер; мои звери мерзнут на палубе. Когда я прошу разрешения поместить их в закрытое помещение, капитан возражает; к тому же он требует такой высокой платы за провоз животных, которая превосходит мои финансовые возможности. Волей-неволей мне приходится раздать животных пассажирам и команде парохода, оставив себе только барригудо и нескольких птиц. От всего укаяльского великолепия сохранились крохи. К моему удивлению, барригудо по-прежнему не жалуется на здоровье.

В Рио, на берегу, можно вздохнуть свободнее. В теплых лучах солнца мы быстро приходим в себя. Нет, хватит с меня дурацкой игры во владельца зверинца, истязателя животных. Ни за что на свете не решусь я взять барригудо с собой в Польшу и быть свидетелем его быстрого неизбежного угасания.

К счастью, я нахожу в Рио добрых людей. Профессор Тадеуш Грабовский берет барригудо в свой дом с прекрасным садом, а его милейшая супруга обещает окружить животное самой заботливой опекой.

В утро моего отъезда из Рио я отправляюсь проститься со своим другом. Нахожу его в саду привязанным на длинной веревке. Наделенный необыкновенной проницательностью, он сразу же догадывается, в чем дело. Судорожно схватив меня за руку, он не отпускает ее; я вынужден протащить его несколько метров. Лишь когда веревка натягивается до предела, я с трудом высвобождаюсь из его объятий. Он с такой силой рвется ко мне, что петля у него на шее глубоко врезается в тело — ужасный символ, который никогда не изгладится из моей памяти.

Когда я отхожу от него на несколько шагов, происходит нечто необыкновенное. Барригудо никогда прежде не издавал никаких звуков, был совсем немой. Сейчас же, под влиянием горя, из его стянутого веревкой горла впервые вырывается звук, похожий на горькое рыдание:

— Чааа!..

Возвращаясь в Европу один, я думал, что буду свободен от угрызений совести. Увы! Вместе со мной через океан плыли ужасные видения клеток и пут — укаяльские кошмары. Я все яснее сознавал, как плохо поступил с барригудо. Нужно было возвратить ему свободу и вернуть его лесу, вернуть, чего бы это ни стоило. Проклятая веревка, сжавшая ему горло в день нашей разлуки, снится мне по ночам.

Через два месяца после возвращения в Польшу я получил письмо из Рио-де-Жанейро от прелестной опекунши барригудо. В этом письме она просила меня не сердиться на нее за то, что произошло, и пыталась объясниться. После моего отъезда барригудо очень переменился. Он помрачнел, стал нелюдимым, проявлял растущую со дня на день дикость, пытался кусать людей, приближавшихся к нему. В одну из ночей ему удалось сбросить с шеи веревку и убежать. В течение нескольких дней его встречали на поросшей лесом горе Пан д’Асукар, но поймать его не удалось. Потом он пропал — очевидно, убежал из окрестностей города подальше от людей…

Вечером того дня, когда я получил это письмо, мои друзья были просто поражены: они никогда не видели меня таким веселым и счастливым.

Пальмы асаи вознеслись высоко-высоко над лесом

Маленький Чикиньо

Лес над Укаяли пароксизм зелени, буйство миллиардов деревьев

Вот они, великаны амазонского леса!

Оперный театр в Манаусе — подлинный курьез Амазонии

Смуглый бродяга Эмилиано — идальго и оборванец в одном лице

Подсочка каучукового дерева

Мамона за несколько месяцев достигает более четырех метров и приносит плоды величиной с ананас

Среди древесных ветвей приютилась целая семья орхидей с огромными оранжевыми цветами, разрисованными лиловыми полосами

Во время дождей люди не покидают своих хижин, которые они предусмотрительно поставили на высоких сваях

В мае уровень воды в Амазонке достигает высшей точки — наводнение превращается в потоп

Идиллия на берегах Укаяли

В шалаше на плоту человек чувствует себя в большей безопасности, чем в хижине на берегу

Понурой походкой возвращается чакреро в свою хижину, к своей повседневной жизни — нищенской, безнадежной…

Женщины чама лепят из глины разнообразные сосуды и украшают их своеобразными узорами

Девочки чама рано становятся взрослыми; в восемь-десять лет они уже невесты

Чтобы человек не напоминал обезьяну, чама сжимают головы младенцев дощечками

Долорес двенадцать лет; у нее смуглая кожа, влажные губы и живые глаза