Билл Брайсон - Прогулка по лесам

Еще один повод для расстройств – это загрязнение. Тридцать лет назад отсюда в особо ясные дни можно было увидеть монумент Вашингтона, находящийся на расстоянии 120 км. Теперь же в знойные летние дни из-за смога видимость ограничивается пятьюдесятью километрами, если вообще не тремя. Кислотные дожди привели практически к полному уничтожению форели в реках. Непарный шелкопряд появился в парке в 1983 году, и с тех пор его гусеницы подпортили значительное количество дубов и ореховых деревьев гикори. Южный сосновый лубоед провел аналогичную работу в отношении хвойных, а акациевые минеры изуродовали (но, к счастью, не уничтожили) тысячи акаций. Всего за семь лет короед тсуговый хермес повредил более 90 % болиголовов в парке. А все оставшиеся будут умирать в то время, когда вы будете это читать. Антракноз, неизлечимое грибковое заболевание, уничтожает прелестные кизилы не только в парке, но и по всей Америке. Совсем скоро кизил, как американский каштан и американский вяз, перестанет существовать. Короче говоря, трудно придумать окружающую среду с более напряженным состоянием.

И все же. Национальный парк Шенандоа восхитителен. Это, возможно, чудеснейший парк из тех, что я когда-либо видел. И, учитывая количество невозможных правил и требований, он удивительно хорошо функционирует. Почти сразу парк стал моей любимой частью Аппалачской тропы.

Мы шли через кажущийся дремучим лес, по славной, не требующей особых усилий местности, поднимаясь на щадящие 150 м за 4 минуты. Здесь мне нравилось больше. Погода была чудной, и было реальное ощущение приближающейся весны.

А главное – повсюду была жизнь. Летали насекомые, по веткам прыгали белки, подскакивали и щебетали птицы, на солнце сверкала серебристая паутина.

Два раза я вспугнул рябчика. Хотя вас самих каждый раз пугает, когда они внезапно, как выстрел из пушки, выскакивают из зарослей под ногами, потом вы видите трясущиеся перья и слышите судорожный визг. Видел сову, которая невозмутимо взирала на меня, восседая на толстом суку. Видел множество невозмутимых оленей, которые только поднимали головы, чтобы проводить меня взглядом. Шестьдесят лет назад в этом участке Голубого хребта оленей не было. Все они были истреблены охотниками. После открытия парка в 1936 году сюда привезли тридцать белохвостых оленей, и охотиться на них могли только немногочисленные хищники. Сегодня в парке живет пять тысяч оленей, и почти все они потомки той тридцатки, за исключением некоторых, мигрировавших из других областей.

Удивительно, что, несмотря на размеры парка, фауна здесь удивительно богата. Рыси, медведи, рыжие и серые лисы, бобры, скунсы, белки-летяги и наши друзья саламандры, численность которых достойна восхищения, хотя вы вряд ли часто их видите, так как они не большие любители дневного света и людей. Парк может гордиться наибольшей плотностью населения черных медведей в мире – больше двух медведей на каждый квадратный километр. Были даже сведения (в основном от смотрителей парка, которые вообще-то должны быть в курсе) о наличии здесь горных львов, хотя никто не видел их в восточных лесах последние лет семьдесят. Есть, правда, крошечный шанс встретить их в северных лесах. Но мы к этому еще вернемся. И думаю, что ваше ожидание будет оправдано – но не в таком маленьком и зажатом месте, как Шенандоа. Мы не видели ничего хотя бы мало-мальски экзотического, но и на белок с оленями посмотреть было приятно, и при этом почувствовать, как живет лес. В конце дня я по следам нашел индейку с цыплятами. Мать была царственной и невозмутимой, а ее птенцы были слишком заняты падениями и вставанием на ноги, чтобы меня заметить. Именно таким и должен быть лес. Я любовался на все это и не мог скрыть своего восторга.

Вечером, часов в пять, мы закончили свой «рабочий» день и разбили лагерь на поляне у ручья среди деревьев, совсем недалеко от тропы. Поскольку это был первый день в дороге после перерыва, мы набросились на еду, особенно на скоропортящиеся продукты вроде сыра или хлеба, которые было необходимо съесть до тех пор, пока они не протухли в наших рюкзаках и не превратились во что-то несуразное. Так что мы сильно наелись, потом закурили и лениво разговаривали, пока куча настойчивых комарообразных существ, их еще называют мокрецами, не разогнала нас по палаткам. Стояла прекрасная для сна погода, было достаточно прохладно, чтобы достать спальник, но при этом достаточно тепло, чтобы можно было спать в нижнем белье, и я с нетерпением ждал долгого ночного сна. Я уже даже начал наслаждаться сладкой дремотой, как вдруг услышал звук, заставивший меня распахнуть глаза. Обычно я мог спать в любых условиях, даже под грохот грозы и храп Каца, так что было трудно представить что-то настолько большое и необычное, чтобы оно могло меня разбудить. Был слышен шелест кустарника, звук ломающихся веток и проминаемой листвы и громкое посапывание.

Медведь!

Я резко сел. Каждый нейрон в моем мозгу проснулся и отчаянно забегал, как муравьи, чье гнездо разрушили. Я инстинктивно потянулся за ножом, но понял, что оставил его в рюкзаке снаружи. Ночная защита перестала волновать нас после многих спокойных ночей.

Послышался еще один звук.

– Стивен, ты проснулся? – прошептал я.

– Угу, – ответил он усталым, но вполне обычным голосом.

– Что это было?

– С чего мне знать?

– Звучало как что-то большое.

– Все в лесу звучит как что-то большое.

Это правда. Однажды через наш лагерь перебирался скунс, а можно было подумать, что это стегозавр. Послышался еще один шорох, затем плеск воды. Чтобы это ни было, оно пило.

Я на коленях прополз к выходу из палатки, осторожно расстегнул сетку и выглянул, но на улице стояла кромешная тьма. Я как можно тише подтянул к себе рюкзак и стал при свете небольшого фонарика шарить по нему в поисках ножа. Когда я нашел нож и обнажил лезвие, то оказался в шоке от того, как жалко тот теперь выглядел. Это был идеальный инструмент для масляных блинчиков, но никак не для двухсот кг хищного меха. Осторожно, очень осторожно я вылез из палатки и зажег горелку, от которой шел удручающе слабый свет. Что-то на расстоянии пяти или шести метров от палатки смотрело прямо на меня. Я не мог разглядеть ничего, что касалось его формы или размера – только два сияющих глаза. Оно затихло и уставилось мне в лицо.

– Стивен, – прошептал я в палатку, – у тебя есть нож?

– Нет.

– А просто что-нибудь острое?

Он задумался:

– Кусачки для ногтей.

На моем лице отразилось отчаяние:

– Что-нибудь хоть чуточку посерьезнее? Потому что, как видишь, здесь определенно кто-то есть.

– Это просто скунс, скорее всего.

– В таком случае это очень большой скунс. Его глаза находятся примерно в метре от земли.