Тим Северин - По пути Синдбада

Другим земляком Мусалама оказался широкоплечий приземистый человек, чья походка вразвалку и большие волосатые руки, по всей видимости, привыкшие к веслам, выдавали в нем моряка. Звали его Абдулла.

Третий был старше всех. Опрятно одетый, с точеными, почти аристократическими чертами лица, он держался с достоинством, как опытный человек, повидавший немало в жизни. Звали его Джумах. Он оказался профессиональным моряком, неоднократно ходившим на дау в океанское плавание. Когда я спросил у него, почему он стал моряком, Джумах пояснил, что у него не было выбора. Он происходил из бедной семьи, жившей в прибрежной деревне, и, когда ему представился шанс заработать, устроившись матросом на дау, он, не задумываясь, воспользовался этой возможностью (без денег он не мог даже жениться). Правда, даже найдя работу, он всего лишь питал надежду, что, если рейс окажется прибыльным, капитан с ним рассчитается. И все же море кормило его, хотя он уходил в каждый рейс не только не заключив контракта с судовладельцем, но даже не обговорив свое жалованье, надеясь лишь на милость Аллаха.

Джумах оказался настоящей находкой, кладезем знаний о традиционных путях арабского мореплавания. Правда, он редко высказывался по поводу управления кораблем по собственному почину, но зато, когда его спрашивали, всегда давал дельный совет. Он знал особенности оснастки и проводки снастей, знал, как ставить и убирать паруса и, как показало плавание, не терялся в критических ситуациях. За свою жизнь он немало поплавал: неоднократно ходил в Индию и Восточную Африку, а Персидский и Оманский заливы были для него родным домом. Сколько ему лет, Джумах точно не знал, поскольку он родился в то время, когда акты гражданского состояния в Омане не составлялись. Он говорил, что ему между сорока и пятьюдесятью, но мне казалось по его внешнему виду, что ему перевалило за пятьдесят. Однако, несмотря на свой возраст, Джумах был коммуникабелен и активен, сохранив в душе чаяния и порывы двадцатипятилетнего человека. К тому же он оказался балагуром и остряком и в свободные от вахты часы развлекал товарищей по команде шутками и доброжелательными остротами, а плутовской взгляд придавал ему сходство с озорным эльфом. Джумах нередко вспоминал свою молодость, сожалея о том, что традиционные арабские парусники ушли в прошлое. Последние пятнадцать лет он провел в своей деревеньке. Услыхав о «Сохаре», Джумах решил наняться на судно и отправиться в далекий Китай, где ему не доводилось бывать. Дома его ничто не удерживало: дети выросли, и семья могла обойтись без него. Жизнь на берегу ему приелась, наскучила, его тянуло совершить еще одно путешествие, вернуться к старой привычной жизни. Противиться «зову моря» Джумах не мог.

Восьмым и последним по счету матросом на моем корабле стал Салех. По правде сказать, я даже не знаю, каким образом он затесался в мой экипаж. Я обратил на него внимание только в море, когда он вместе с другими матросами поправлял такелаж. В розово-лиловом тюрбане и набедренной повязке, похожей на килт, он выглядел диковато, но мне сказали, что он — непревзойденный рыбак и толковый матрос, послуживший во флоте Объединенных Арабских Эмиратов. В сноровке и исполнительности Салеха я вскоре убедился и сам. Итак, я отправился в плавание с восемью матросами на борту, которым вменил в обязанность научить других членов моего экипажа управлять бумом.

Перед отплытием «Сохар» стоял в гавани Маската. С корабля открывался прекрасный вид на столицу Омана. Справа высился форт Мирани, в свое время построенный португальцами. Теперь Маскату неприятель не угрожал, и в здании форта располагались казармы гвардейцев султана, о чем говорил развевавшийся на флагштоке бордовый флаг. Каждое утро по пути на корабль мы проходили мимо нескольких армейских грузовиков, заполненных гвардейцами в походном обмундировании, вооруженными до зубов. В день рождения султана, пришедшегося на время нашего пребывания в столице Омана, из форта выкатили несколько медных пушек, начищенных до невероятного блеска, и дали салют из двадцати одного залпа, сопровождавшийся страшным грохотом. В это время мы находились на борту корабля, и нам пришлось заткнуть пальцами уши, ибо орудия были направлены в сторону моря и основной грохот праздничной канонады пришелся на нашу долю. Зато мы с интересом следили за дульным пламенем пушек, наблюдая картину, редкую для нашего времени. Пушки стояли на возвышении рядом с дворцом султана, представлявшим собою строение с огромными застекленными окнами, колоннадой вверху и сводчатой галереей внизу, уставленной фонарями. Вниз, к морю, спускалась ухоженная лужайка. Постройка напоминала дворец индийского махараджи. Слева от дворца развевались флаги посольств, американского и английского, занимавших великолепные здания старой постройки. Еще левее виднелся форт Джалили, идентичный форту Мирани. Рядом — холм, на гладком скальном склоне которого выведены маслом названия кораблей, входивших в гавань Маската за последние два столетия. Часть надписей легко прочитать, другие почти стерлись от времени. Говорят, что одна из надписей нанесена самим лордом Нельсоном, однажды приведшим свой корабль в Маскат. На фоне фортов и старинных дворцов наш сшивной парусник, пожалуй, не выглядел ни странным, ни архаичным. Казалось, ему самое место в этом древнем великолепии, радовавшем взор. Однако впечатление портил запах, мешавший насладиться прекрасным видом, открывавшимся с корабля. Дело в том, что на корабле стояло зловоние. При подходе к судну на лодке этот запах не ощущался, особо не тяготил он и на палубе корабля, но стоило подойти к открытому люку, как запах усиливался. Зловоние шло из трюма, распространяясь по всем подпалубным помещениям. Это был запах тухлых яиц, похожий на смрад бомбы-вонючки, которой развлекаются школьники, — характерный запах сероводорода, определил я. Запах сам по себе меня не очень тревожил; меня волновало другое: сероводород оказывает пагубное воздействие на металлы. К примеру, если серебряный браслет поместить в сероводородную среду, то он через час потускнеет, а спустя сутки станет черным. Я опасался за рацию, которой предстояло работать в подпалубном помещении в течение полугола, а то и дольше.

Избавиться от зловония не представлялось возможным. Мы промывали трюм свежей морской водой, но эта операция положения не меняла. На следующее утро все тот же отвратительный запах. Наконец мы заменили балласт, высыпав за борт песок из мешков (ни много ни мало — пятнадцать тонн), а затем под палящим солнцем, наполнив новые, только что купленные мешки свежим песком. Но и это не помогло. Я нашел в городе химиков и обратился за помощью к этим специалистам. Взяв необходимые пробы, они вскоре мне сообщили, что сероводород выделяет проникающая в трюм морская вода. Специалисты добавили, что сероводород опасен для жизни, а вот как избавиться от него, ученые и сами не знали. Я был склонен считать, что сероводород образуется в результате взаимодействия забортной воды с растительным маслом, которым мы обработали днище трюма, чтобы предотвратить порчу стежков. Прибегать к сильно действующему моющему средству я не решался, опасаясь, что оно смоет масло или, что еще хуже, повредит стежки днища, что чревато губительными последствиями.