Марина Москвина - Небесные тихоходы

Картины Бабаджи из Хайдакхана Лёне Тишкову очень понравились.

— Хороший какой художник, — поражался Лёня. — И тоже, как я, видимо, нигде не учился рисовать. Когда ему учиться? Ведь надо было постоянно всю эту «дискотеку» на путь наставлять!..

— «Три белые горы», чтоб ты знала, — он говорил, рассматривая открытку под бледным фонарем, — это борьба черного и белого, огня и воды, земли и неба, женского и мужского начала, инь и ян. Черной линией он выстраивает белое пространство, интуитивно нащупывая ДОЛЮ и того, и другого. Лишь только истинный художник понимает, — одобрительно говорил Лёня, — что ради этой цели сияет солнце на земле, дуют ветры, гремит гром, рокочет океан, для той же цели бродит неслышными шагами смерть, белая молния вспыхивает и повисает над миром — не сама по себе, а в черном небе! И белые вершины растут, чтобы отразиться в трех ночных озерах.

Дорога от ашрама, петляя, уходила вниз, с обеих сторон сжатая густым диким лесом. Ну, мы люди привычные. Стали выруливать на дорогу. А какие-то девушки-итальянки (муж мой Лёня на девушек всех народов Земли производит ошеломляющее впечатление. Хотя постоянно жалуется, что он «худой, кожа да кости, и слабый, как макаронина». «И все равно, — я говорю, — вон ты каким пользуешься успехом у женщин!» А он отвечает: « Только за счет остроумия …»), так вот, итальянки ему говорят:

— Ой, пешком не ходите. Там на дорогу из леса ночами выходят леопарды.

Смотрю, Лёня идет — уши горят, опять весь красный и говорит возбужденно:

— Леопарды, блин! Ну, вообще!!!

Мы напугались и боимся идти — пять километров по ночному лесу. Сразу представили себе, как нас рвут леопарды с голодным урчаньем. Откуда-то из глубинных недр всплыл этот первозданный ужас — быть ночью в лесу растерзанным диким зверем.

Решили вернуться обратно — в ночлежку, битком набитую преданными, где от перенаселенности так невыносимо страдал Томас. Однако ни Томаса, ни Сусанны — вообще никого из наших знакомых не обнаружили.

Мы стали метаться, растерянные, встревоженные, в конце концов, два торговца индийским серебром с самоцветами обеспокоились нашей судьбой. Свернули торговлю, пошли разузнавать, нет ли машины — подбросить двух русских до Раникета.

Тут Лёня заметил, что некая шумная компания индусов направляется по этой страшной дороге в темноту. Даже среди них были женщина с ребенком. Мы хотели пристроиться к ним, чтоб у леопардов по крайней мере появился выбор.

А торговцы — нам:

— Это деревенские. Они близко живут. И вообще — не ходите с незнакомыми! Люди всякие бывают. Здесь народ хороший. Но вдруг попадется негодяй, он отнимет ваши деньги!

— Мы, русские, боимся только леопардов, — сказал Лёня.

— Вы наши гости, — торжественно произнес индийский бизнесмен в чалме. — Если леопарды съедят вас, я съем этих леопардов!

С огромным трудом они отыскали машину, разбудили единственного на весь ашрам спящего человека — водителя и через непроглядные полночные леса, как ящик с яйцами, доставили нас в гостиницу.

Денег у нас никто не взял, все только радушно твердили:

— You are welcome!

Расставались — обнимались, на другой день договорились встретиться, но больше не увиделись никогда.

Кого мы из этой компании повстречали спустя несколько дней — немецкого режиссера Томаса (Таритата). Уставший от песен, в глубокой депрессии, он мрачно шагал по центральной улице Раникета, и если раньше в его голове роились какие-то соображения отбросить славу и выгоду этой жизни, свести свое беспокойство к минимуму и передать себя в руки Бесконечного, теперь по его решительному виду было ясно, что новообращенный Таритат твердо решил утонуть в круговороте повседневности. Бедная Сусанна (он нам рассказал) попыталась его образумить, воскликнув:

— Ну, тебе же нравилось все это?!.

Томас ответил ей без колебаний:

— Нравилось-нравилось, а теперь разонравилось!

Пробыв неделю в ашраме, Том-Снежная вершина стал отъявленным материалистом и прямолинейным атеистом. Что там первично — дух или материя, есть ли жизнь после смерти, — отныне все его сомнения развеялись, как дым.

Этим он напомнил сынка моего Серёню, которому я с детства перессказываю мистические книги древнего Востока. Мол, в потусторонних странствиях душа встречает жуткие наваждения. Выходят синие будды, трехголовые, трехглазые, какие-то дракончики косолапые, рычащее чучело льва, красные тигроголовые люди, зеленая богиня мудрости, лисоголовый человек…

— Если ты не испугался, — говорю ему, — не потерял сознания, ты будешь все это смотреть, как мультфильм. Никто тебе не сможет повредить, — предупреждаю я его, — поскольку эти миражи — твои собственные страхи. А если ты не понял этого, ввязался, заметался — всё, ты становишься участником разных ужасов, как и в нормальной, земной, человеческой жизни.

Серёня слушал-слушал и говорит:

— Ты, Марин, лучше голову себе глупостями не забивай. А лучше хозяйство получше веди. «Лисоголовый человек!» А у самой выпечки домашней уже год как не было!..

Самое смешное, про Индию вообще ничего нельзя категорически заявить, чтобы это не имело своей противоположности. Я недавно в газете прочитала высокомерное: «Мы же не едем в Индию покупать компьютер. Но мы поедем туда в поисках божественного — за разрешением вечных вопросов бытия».

Явно человек и слыхом не слыхивал о колоссальных умственных завоеваниях этой страны. Правда, свои научные вершины Индия, в основном, штурмовала до двенадцатого века нашей эры. Зато по сей день всплывают из тьмы тысячелетий новые и новые находки.

Многое было утеряно: книги-то писали на пальмовых листьях или на тонких кусках берестяной коры — бхурджапатре, она легко ломалась. Какой-нибудь патент па сенсационное открытие всех времен и народов или философский трактат, грозящий изменить мировоззрение человечества, отважно существовали в нескольких экземплярах.

И если микроскопический тираж терялся, ломался, уничтожался, короче, пропадал ни за понюшку табаку, то исчезало и само творение. Отныне его можно было лишь вообразить по ссылкам или цитатам, приведенным в других книгах, или раскопать в каких-нибудь безумно древних монастырях. Чуть не половина староиндийских книг вообще не найдены в Индии, но удалось обрести их переводы на китайский и тибетский языки.

К чему я, собственно, клоню: среди утраченных книг — вся литература о материализме в Индии. Я сама с удивлением узнала: в такой безраздельно мистической стране долгое время не то что имела большое влияние, а прямо-таки господствовала материалистическая философия.