Марина Москвина - Небесные тихоходы

Всходило солнце. Ласковый ветер овевал землю. Из-за стекла закрытого на замок фотомагазинчика благословлял эту потрясающую Вселенную Ошо Раджнеш.

Стоило мне и Лёне прибыть в Раникет, к нам бросились мальчишки с визитками постоялых дворов, харчевен и караван-сараев. И вот мы, со свитой, как мистер и миссис Твистер, отправились выбирать — где остановиться на ночлег.

Отныне дело это представлялось весьма нешуточным, и мы придирчиво оглядывали предложенные апартаменты. В одном месте нам очень не понравилось, что там все стены увешаны роскошными коврами.

— Э, нет, — говорит Лёня на каком-то непонятном кумаонском наречии. — Ковры нам не подходят. Нам нужны голый пол, голый потолок и голые белые стены — як украинская хата!..

Они поняли, как ни странно, и следующим номером была почти что настоящая украинская мазанка! Поэтому мы сразу обнаружили на ее белых стенках следы драматической борьбы наших предшественников с небезызвестными демонами ночи.

Напряженный поиск жилья привел нас на окраину в гостиницу, похожую на ласточкины гнезда — некие отверстия в горе, прикрытые дверями, и соединяющий все это длинный балкон. Причем два этажа. Второй — намного дороже, чем первый. Логика проста: и с первого-то этажа открывается сногсшибательный вид на увенчанные снегами восточные гималайские вершины.

А со второго — чуть-чуть великолепней , но это «чуть-чуть», мы ведь понимаем, дорогого стоит!..

За дверью — скромная обитель приверженца одной чаши, одного посоха и одного одеяния. Вернее, двух приверженцев: там две кровати, но почему-то один стул. Из-за чего мы с Лёней всякий раз встречали восход солнца, как на старинной фотографии: он — сидящий на стуле на балконе. Я — смиренно стою, положив ему руку на плечо.

А в глубине — чуть не сказала, ванна. Кажется, в Индии ванна, как сооружение, вообще, не предусмотрена. Лично я нигде не видела. В Раникете нам по-простому каждое утро приветливый такой парнишка приносил ведро холодной воды и черпак — для омовения. Мне, правда, не удалось это приспособить на полную катушку, пришлось успокоить себя народной мудростью моего папы Льва, что лучше быть грязным и здоровым, чем чистым и больным.

Все там напоминало, каждая деталь (особенно бесприютный санузел) о кратковременности нашего пребывания на Земле.

Однажды к нам, полностью одиноким обитателям этого заоблачного отеля, вдруг подселилась уйма развеселых индийцев, у которых презренные мной «службы» пользовались огромным спросом. Потому что к нам в келью без всякого стука вошел чумазый индийский мальчик и вежливо спросил, обращаясь к Лене:

— Можно у вас помыться, сэр, а то у нас все занято?

Лёня строго ответил ему: «Нельзя!»

Ну, мы вошли, внимательно все осмотрели, везде — под подушкой, под матрацем, долго выпытывали у хозяина, нет ли тут каких-либо насекомых?

И прямо спрашивали, «в лоб», и задавали каверзные вопросы. Он клятвенно божился: ни одного! Ел землю, голову давал на отсечение, век, говорил, свободы не видать. Вроде не врал.

— Что ж, начинаем новую жизнь! — Лёня скинул рюкзак, стоит посреди комнаты в новой английской кофте желтой (я ему купила в Сокольниках перед отъездом), в безумных красных джинсах (это он сам себе зачем-то купил), в новой индийской шапке. И как попугай — на плече у него сидит клоп.

— Это наш, из Алморы, я его узнал, — успокоил меня Лёня. — И вообще клопов бояться, что ли?! — сказал он надменно. — Клопов бояться — в Индию не ездить!

Лёня — великий имитатор крылатых выражений, пословиц и поговорок.

— Ты, когда будешь про Индию писать, — он мне говорил, — побольше пословицами сыпь. Так можно создать иллюзию глубокого проникновения в жизнь народа. Например: «Сколько на манго ни смотри… во рту слаще не станет».

Раникет — повыше, чем Алмора, поближе к заснеженным вершинам. Он — зеленее, ярче, сочнее, повсюду высятся громадные голубые длиннохвойные гималайские сосны. А народ — веселый, расслабленный, какие-то спонтанно вспыхивают выступления художественной самодеятельности… Еще арабские путешественники, побывавшие в Индии в начале тысячелетия, заметили, что индусы наделены врожденным артистизмом, жаждой радости, жизнелюбием — как дети, честное слово. Главное, такие чистенькие! Что меня поражало — их ослепительно белые воротнички.

Хотя мы прибыли всего на несколько дней, но выглядели куда более оседлыми, весомыми, серьезно относящимися к жизни рядом с этой искрометной братией. Казалось, чуть что — они вспорхнут и разлетятся, как бабочки.

Однако в ярмарочном водовороте улиц Раникета мы неожиданно встретили еще более серьезно относящихся к жизни людей — мы с Лёней являли саму расслабленность по сравнению с ними. Это была пара немцев из Мюнхена, они стояли и растерянно озирались, а я на всякий случай спросила у них, чтобы завязать разговор:

— Где можно поесть без особого риска для жизни?

— Тут??? — в ужасе переспросили они хором. — НИГДЕ!

— А как же вы? — мы очень удивились.

— У нас в ашраме, — ответила девушка, — трехразовое питание. Мы с Томасом впервые вышли из ашрама погулять.

То-то они так испуганно продвигались в гудящей толпе экзальтированных жителей Раникета.

— А кто у вас там главный? — заинтересовался Лёня.

Короче, эти ребята, Сусанна и Томас, она — художница, он — режиссер телевидения, приехали в ашрам Гималайского Учителя Бабаджи.

В то время я не была знакома с Бабаджи — ни по книгам, ни по фотографиям, а с ним связана удивительнейшая история. В предгорьях Гималаев, вот именно в области Алморы, Наини Тала и Раникета, этот святой хорошо известен под именем Хайдакханди Бабы, [8] Баба или Бабу — почтительное обращение в Индии к старшему или святому. Бабаджи , «почтенный отец» — высшая степень благоговения. поскольку впервые люди увидели его в пещере джунглей Хайдакхана.

Случилось это в 1890 году. Однажды ночью жители деревни, расположенной в десяти милях южнее Хайдакханских джунглей, были разбужены странным сиянием, столь интенсивным, что оно освещало вершину соседней горы. Они пошли на свет и вскоре достигли источника излучения. Могу себе представить картину: народ стоит, зачарованный, глядя, как сквозь яркое свечение проступает рисунок человеческой фигуры.

Так, по свидельству целой деревни, явился на землю йог, а быть может, бог, Хайдакханди Баба. На вид ему было лет двадцать пять. С 1890 по 1920 год тысячи людей встречали его в Кумаоне при самых фантастических обстоятельствах.

Однажды Хайдакханди Баба медитировал у костра в травяной хижине. Преданные решились войти и безмолвно сели вокруг огня. Бабаджи открыл глаза, но не произнес ни слова. Потом, не спеша, взял горящее полено и постепенно поджег углы хижины.