Николай Пржевальский - Путешествия к Лобнору и на Тибет

Для того же, чтобы парализовать впечатление, произведенное на туземцев случившимся скандалом, я отправил с нового бивуака, под начальством поручика Роборовского, десять казаков, Козлова и переводчика Абдула в город «прогуляться» перед глазами китайцев. Посланные были вооружены винтовками с примкнутыми к ним штыками и несли с собой каждый по сотне патронов. Роборовскому поручено от меня было: пройти через весь мусульманский город в китайский, отдохнуть немного там и вернуться обратно; в случае же нападения со стороны китайских солдат – стрелять в них. Странным, невероятным может казаться издали, в особенности по европейским понятиям, подобный поступок; но в Азии, тем более имея дело с китайцами, малейшая уступчивость несомненно приведет к печальным результатам, тогда как смелость, настойчивость и дерзость из десяти раз на девять выручат в самых критических обстоятельствах. Так было и на этот раз.

Стройно, при одобрительных возгласах со стороны туземцев, собравшихся в этот день на базар, прошел наш маленький отряд в китайскую крепость. Там был сделан привал, казаки поели купленных арбузов и тем же путем с песнями вернулись обратно. Не только какого-либо сопротивления или нападения не было сделано, [1032]но даже ни один из встречавшихся по пути китайцев не обмолвился дурным словом, без чего подобные встречи редко когда здесь обходятся.

На другой день к нам опять приехал, в сопровождении туземных властей, чиновник от китайского амбаня и опять стал упрашивать позабыть случившееся. При этом он объяснял, что солдаты не подчинены амбаню, ведающему лишь гражданское управление своего округа, что эти солдаты сильно распущены и даже иногда делают дерзости самому амбаню, что тот послал в Яркенд и Кашгар крупным воинским властям донесение о случившемся, что солдаты непременно будут наказаны и т. д. Я опять требовал, чтобы виновные были теперь же наказаны или публично просили прощения у пострадавших. Чиновник уехал вместе со своей свитой. На следующий день повторилась та же история; только теперь ходатаями явились еще оба наших аксакала, несомненно, по внушению самого амбаня. Последний, равно как и ближайшие начальники солдат, всего вернее не знали ранее о намерениях своих подчиненных, но были виноваты в том, что распускали про нас нелепые слухи, запрещали туземцам продавать нам съестное, словом – вредили исподтишка. Солдаты, конечно, про это знали и думали наглой дерзостью угодить своему начальству. На этот раз, при новом отказе с моей стороны войти в какие бы то ни было личные сношения с амбанем, посланный чиновник передал еще просьбу своего начальника – дозволить приехать к нему для переговоров хотя бы моему помощнику. Исполнить такую просьбу я согласился, тем более что все эти переговоры до крайности надоели.

Назавтра утром Роборовский, в сопровождении переводчика и конвоя из десяти казаков, отправился в китайский город. Амбань встретил моего товарища с большой церемонией и с первых слов стал просить покончить неприятную историю, уверяя, что солдаты не минуют наказания. Тогда Роборовский объяснил амбаню, согласно моему поручению, что, веря теперь на слово относительно наказания виновных солдат, я готов помириться, но лишь в том случае, если амбань первый сделает мне визит, который и будет считаться как бы извинением с его стороны. Важно это было не для меня лично, но для устранения среди туземцев возможных неблагоприятных для нас толков, которыми, конечно, воспользовались бы китайцы. Хитрый амбань не дал на подобное предложение прямого ответа, но с большим почетом проводил Роборовского. Лишь только этот последний возвратился в наш лагерь, как опять прибыл прежний чиновник и привез мне от амбаня визитную карточку. Такое криводушие окончательно меня возмутило, и чиновник был прогнан с надлежащим внушением. Весь этот день никто из китайцев к нам не показывался; на следующее же утро, наконец, приехал сам амбань со свитой из чиновников и местных мусульманских властей. Свидание наше продолжалось с полчаса. Амбань оказался довольно простым человеком и, как кажется, малообразованным даже по-китайски. Перед вечером я отдал визит в сопровождении Роборовского и казачьего конвоя. Встреча и проводы были со всеми китайскими церемониями. Амбань на другой день опять приехал к нам в лагерь и рассыпался в любезностях, словом – отношения наши приняли наружно дружеский вид.

Дальнейшее движение. Во время вышеизложенных передряг мы продолжали свои сборы на дальнейшую дорогу и теперь были готовы к выступлению. При помощи двух наших аксакалов закуплено было необходимое продовольствие, а также наняты в подмогу к верблюдам вьючные ослы и верховые лошади [1033]до Аксу. Утром 5 сентября мы двинулись в путь. Хотанский амбань выехал нас проводить, но в воротах Янги-шара его верховая лошадь испугалась салютных выстрелов и сбросила седока; амбань ушиб себе ногу и должен был вернуться; вместо него провожатыми были несколько китайских чиновников.

В первый день мы прошли только 10 верст до урочища Ишак-сэйте, лежащего в северной окраине того же Хотанского оазиса, между деревнями Кош-куль и Лаксуй. Остановились мы здесь и даже дневали, чтобы сделать астрономическое определение долготы, чему до сего времени мешали пыльная или облачная погода от самого Лоб-нора. Теперь счастие в этом отношении нам улыбнулось и как раз в столь важном пункте, как Хотан. По произведенному наблюдению, урочище Ишак-сэйте, находящееся в 9 1/ 3верстах к северу (с небольшим уклонением на запад) от хотанского Янги-шара, лежит под 37°12,2 с. ш. и под 7б°56,4 в. д. от Гринвича.

На болотах, образуемых в том же урочище стоком воды из Хотанского оазиса, держалось довольно много пролетных уток, серых цапель, куликов-сукаленей (Limosa melanura), частью цапель белых, турухтанов и бекасов. Поохотились мы на этих птиц отлично. Несмотря на сентябрь, жара днем еще доходила до +30 °C в тени.

В четырех верстах от урочища Ишак-сэйте мы прошли небольшую д. Янги-арык и окончательно распрощались с Хотаном. Тотчас справа и слева явились сыпучие пески, которые залегают сплошной массой до самого Тарима, на 380 верст в поперечнике. В этих песках р. Юрун-каш, получившая по соединении с Кара-кашем название Хотан-дарьи, т. е. Хотанской реки, прокладывает себе почти меридиональный путь к северу и делает возможным вьючное движение. Путь собственно по р. Юрун-каш, о которой будет подробно рассказано в следующей рубрике, лежит по обе ее стороны, ибо летом при большой воде переправа вброд невозможна. Тропинка левого берега, где мы теперь шли, очень хорошо проторена и до оазиса Тавек-кэль возможна для колесной езды. Здесь даже устроены были при Якуб-беке станции (лянгеры) [1034]на обоих берегах Юрун-каша. Ныне эти станции заброшены, равно как и многие другие постройки (караван-сараи, казармы для войск и пр.) того времени. Китайцы стараются даже их разрушать, чтобы вконец изгладить память о своем заклятом враге. Однако простой народ теперь добром поминает Якуб-бека, ибо при нем имел все-таки лучшую жизнь, чем ныне.