Генри Торо - Инспектор ливней и снежных бурь

8 февр. Возбудить чувства, утомленные и пресыщенные, может лишь резкое звучание инструмента. Но здоровые и все еще свежие чувства, не изнеженные роскошью, слышат музыку в шуме ветра, дождя и текущей воды. Читая критику, можно подумать, что музыка – нечто повторяющееся, как весна в пустыне, что зависит она от какого-нибудь Паганини или Моцарта и что слышно ее лишь тогда, когда поклонники муз, поклонники Евтерпы70 проезжают через поселки. Однако музыка звучит постоянно, а вот восприятие ее – прерывисто. Я слышу ее в мягком воздухе первых теплых февральских дней, которые сломили хребет зиме.

В течение двух прошлых ночей мороза не было, но над землей висел густой туман, так что, просыпаясь, видишь необычную и приятную картину: на улице вода. С сугробов стаяло несколько слоев снега, обнажился черный слой, на который осела пыль с распаханных полей.

Одинокий петух, принадлежащий Риордану, стоит на обледенелой куче снега; под воздействием мягкого воздуха и испарений, поднимающихся над отдельными участками обнажившейся земли, он вновь обрел голос. Теплый воздух растопил застывшую музыку в его горле, и он громко, без устали кукарекает, и при этом его голос поднимается до самых высоких нот. Вчера утром наш кот Томас, который тоже чувствует весну, прошел крадучись вдоль заборов и изгородей, благодаря чему не замочил лап, н вернулся лишь под утро; от него сильно пахло мокрой шерстью. Поев, он встал на задние лапы и задумчиво смотрел в окно, а когда дверь немного отворилась, выскочил на улицу несмотря на дождь.

Я вновь и вновь радуюсь моей так называемой бедности. Вчера даже огорчился было, когда нашел в столе тридцать долларов, о которых совсем забыл, правда, сейчас мне было бы жаль потерять их. Неделя, когда мне приходится выступать с лекциями – сколько бы я за них ни получал, – для меня совершенно испорчена. Дни до и после лекции похожи на спуск с горы и подъем вверх.

В многолюдном обществе, посреди того, что называют успехом, жизнь моя кажется мне незначительной, и настроение мое резко падает. Я не хотел бы получать подачки от царей: лучше быть бесплодной землей, оставленной под паром, чем выжженной, проклятой Богом пустыней, где некогда стоял Вавилон. И если во время зимней прогулки я вдруг слышу шелест дубового листа и звонкий голос воробья, моя жизнь становится чистой и сладкой, как ядро ореха. Я предпочту услышать, как шелестит при моем приближении один-единственный дубовый лист в конце зимней просеки, чем получить целый груз звезд и подвязок от чужеземных царей и народов.

Под воздействием бедности, то есть жизни простой и бедной событиями, я затвердел, перешел в кристаллическое состояние. Так холод действует на пар или жидкость. Это совершенно необыкновенный сгусток силы, энергии, обладающий особым букетом. Простота – это постоянное знакомство со всем. Моя рассеянная, парообразная жизнь становится похожей на покрытые инеем листья и блестящие колоски, на алмазы на траве и жнивье зимним утром. Вы думаете, что, избегая людского общества, я обкрадываю себя, но в своем одиночестве я соткал себе шелковую паутину, или кокон, и, подобно куколке, скоро вырвусь оттуда более совершенным созданием, которому пристало вращаться в более высоком обществе. Благодаря простоте, которую некоторые называют бедностью, жизнь моя – прежде какая-то неорганическая и бесформенная – сгустилась, стала органической, неким kosmoV.*

Выдра, верно, проходит большие расстояния, так как я редко вижу свежие следы в тех же местах вторично той же зимой, хотя старые следы могут сохраняться всю зиму. Не удивлюсь, если она проходит вдоль всей реки, от устья до истоков.

Хейден-старший (шестидесяти восьми лет от роду) сказал мне, что регулярно, почти каждый день нынешней зимой выходит на работу вместе со своей бригадой, несмотря на заносы и мороз. Даже в ту холодную пятницу, две недели тому назад, он находился на морозе без перерыва с раннего утра до ночи. Термометр показывал – 9°, даже в 12.45 пополудни. Можно сказать, был настоящий арктический день с сильным северо-западным ветром. Хейден таскал бревна на мельницу, и ему приходилось прокладывать тропу через сугробы, а расчищал дорогу он один. И несмотря на это, он все же в ту пятницу отморозил себе уши. Говорит, что не помнит таких холодов, какие стояли в прошлом месяце. У него за домом растет прекрасный вяз, он густо ветвится довольно низко над землей. Еще неизвестно, что ценнее – его дом или это дерево. В жаркие летние дни оно укрывает своей тенью весь дом. Хейден собирается построить вокруг вяза навес и закрыть большую часть ствола.

* космос (греч.).

После полудня. Ходил к Хаббардовой купальне.

Еще один очень теплый день, теплее, думаю, чем вчерашний. Солнце, кажется, вот-вот пробьется сквозь туман, но снова прячется. Повсюду от земли и от снега поднимается густой пар. Он-то, очевидно, и образует облака, которые скрывают солнце, поскольку воздух намного теплое. Ночью снег очень быстро сошел, и обнажились большие участки земли. Местами оттаял верхний слой земли. Как хорошо идти по мокрым голым лугам и вновь видеть зеленый мох, хотя ноги и уходят в грязь на четыре-пять дюймов. Испарения от земли настолько густы, что на расстоянии четверти мили почти ничего не видно. Туман, сгущаясь, превращается в капли дождя, и я ощущаю их на лице. Вода в реке поднялась и залила луга. Если такая погода продержится день-другой, река окончательно вскроется.

Видел один из тех серых дождевиков с лиловым оттенком, он дюйма четыре в диаметре, открытый, как чашка. Сверху он совершенно белый, как будто его отбеливали. Хоть он только что показался на свет из-под глубокого снега – а последние два дня было туманно, дождливо, солнца не было, – он такой же сухой и словно покрытый пылью, как всегда, а на нем капельки воды сначала неприметны, потому что покрыты его пылью и похожи на необработанный жемчуг. Я принес его домой и положил в таз с водой. Удивительно, что под водой он был похож на слиток серебра или на расплавленный свинец, настолько плотно был покрыт пузырьками воздуха. А когда я отпустил его, и он всплыл (его приходилось удерживать под водой), он не только не казался тяжелым, как напитавшаяся водой губка, но, напротив, был легким, как перышко, а поверхность его была совершенно сухой. Когда я дотронулся до него, из него пошла пыль, как обычно. Намочить его было невозможно; казалось, он находится в футляре из серебристой воздушной пленки, которая не пропускает воду. Внутрь его вода не проникла, она скатилась с него, стоило лишь поднять гриб над головой. Он был сухим и при малейшем толчке выпускал облачко пыли, что повисало над моей головой.

Земля настолько оголилась, что я нашел даже несколько предметов индейского быта.