Генри Торо - Инспектор ливней и снежных бурь

* Плаун древовидный, сплющенный, светлый (лат.).

Христианский дух одного из наших новоанглийских городов похож на плотно запечатанную бочку с патокой, из щелей которой выступают сладкие капельки, но и их довольно, чтобы вымазаться; немногие либерально мыслящие и равнодушные к религии жители похожи на мух, которые с жужжанием вьются вокруг. Их христианство подобно закупоренной бочке: я вижу, как из самого центра отверстия для втулки смотрят страшные глаза. Сомневаюсь, чтобы обитатели этой бочки могли быть членами того же духовного братства, к которому принадлежу я.

Думаю, что чем дальше в глубь страны, тем дела обстоят хуже, тем больше косности. С одной стороны, вы встретите таверну, в которой можно увидеть так называемых хулителей религии, а с другой – помещение церковной общины, прихожане которой собираются раз в месяц для совместной молитвы. Меня не вдохновляет ни та ни другая компания. И может быть, как раз истина и добродетель таверны спасают город. Не существует ничего, что в моих глазах могло бы искупить ханжество и моральную трусость граждан Новой Англии. Бывает так, что на мысу, который вдается в море миль на шесть, нет ни одного человека, обладающего нравственным мужеством. То, что обычно именуется верой, по сути дела лишь глубоко укрепившийся предрассудок. Подобно индусам и русским (?), подобно жителям Сандвичевых островов (в прошлом), обитатели Новой Англии являются порождениями общественных институтов. Думать им не нужно, они, как ракушки, прочно прирастают к тому, чего держались еще их отцы и деды. Часто ли бывает, чтобы сапожнику, размышляющему о своей судьбе, пришла в голову мысль, имеющая такую же ценность, как и тот башмак, что он шьет?

Получив приглашение выступить перед жителями города, я побывал там, не ознакомившись даже с катехизисом конгрегации, который не могу принимать всерьез. Я пытался расшевелить собравшихся рассказом о самом лучшем из того, что мне довелось пережить. В зале воцарилась зловещая тишина, и я видел, как священник испуганно озирается, словно готов провалиться сквозь землю: ведь это он пригласил меня. Они думают, что больше никогда не пригласят меня, однако не все семена упали на места каменистые, где не много было земли.

У нас растут следующие вечнозеленые кустарниковые растения (не считая Coniferae*: Mitchella repens**, линнея, Andromeda Polifolia, Cassandra calyculata***, печеночница благородная, гаультерия лежачая, рододендрон, кальмия, Kalmia glauca****, багульник гренландский, клюква обыкновенная, клюква болотная. Добавлю к ним еще и вечнозеленые травянистые: Chimaphila umbellata, Chimaphila maculata*****.

Листья Robus hispidus****** держатся всю зиму, они приобретают красноватый оттенок.

* Хвойные (лат.).

**Мителла ползучая (лат.).

*** Подбел многолистый, хамаедафне карликовая (лат.).

****Кальмия голая (лат.).

*****Зимолюбка зонтичная, пятнистая (лат.).

****** Ежевика (лат.).

Ничего нет лестного в том, что тебя приглашают читать лекции перед богатыми обществами и лицеями. Постоянные лекторы столь же скучны, как и прочно обосновавшиеся на одном месте священники. Людям, собравшимся послушать лекцию, не нужны пророки. Они хотят, чтобы их развлекали, а не поучали и не вдохновляли. Для них самих, их жен и дочек лекции в Лицее – всего лишь забава. Пилюля, которую они там принимают, обязательно должна быть подслащена. Они слышат там не реформатора, а слабое, робкое эхо его речей. Хотят они только одного: приятно провести время. Самые мощные орудия для них – деревянные пушки, а самые великие ораторы – отдаленные их подобия, люди, гладко читающие по бумажке. Слабый огонек, едва тлеющий в их груди, они украли у пророков, от чьих речей сердца их исполнились бы страха. Им нужны ораторы, которые развлекают, не пытаясь затронуть души. Чтение пользующихся успехом лекций о Вашингтоне – или о ком-нибудь другом – очень напоминает чесание спин, что приносит лекторам, может статься, немалый доход – тысяч пятьдесят долларов. Лентяи, которые требуют, чтобы им пели колыбельную песню! Увы, карлики, подобные тем, что я описал, вызывают больше всего интереса в лицеях и в Конгрессе (но сколь поверхностен этот интерес!). Они хотят, чтобы лекарство не мешало им регулярно принимать пищу.

Правилами Лоуэлловского института предусмотрено, что лекторы должны быть людьми верующими. Но может ли какой-нибудь свободомыслящий человек принять подобные условия? Это все равно как если бы вы решили, что не притронетесь к устрице, если она не исповедует какой-то определенной веры, скажем, не верит в тридцать девять догматов англиканской церкви, – ибо вера устрицы столь же ценна, как и та, о которой упоминается в завещании м-ра Лоуэлла. Все эти наши популярные лекторы, проповедники и журналы ориентируются – не в лучшем значении этого слова – на женщин и детей.

В списки лекторов кураторы лицеев включают имена людей, которые уже выступали в соседнем большом городе, где их выступления прошли вполне благополучно, иначе говоря, оставили все in status quo*, в результате чего все прекрасно спали; они утвердили слушателей в их греховности, замолвили словечко за Бога, подняли настроение священников, этого скучного сословия, а подросткам велели быть пай-мальчиками. Если человек не стучит кулаком по столу и не мечет громы и молнии в спертой атмосфере – это еще не значит, что ему нечего сказать.

Им нужно, чтобы человек принадлежал им целиком, но им ни к чему его правда, независимость, мужество.

Стоит кому-либо заговорить об их жизни, как они сделают кислую мину и не преминут отомстить ему, выставив его вон или заткнув себе уши.

В результате холодной погоды, которая установилась двенадцатого числа, а также снега, выпавшего тринадцатого и в последующие дни, почти все без исключения листья замерзли. Большая часть завезенных к нам растений скинула всю листву одновременно, даже те, у которых она была очень густая, но на бирючине листьев еще довольно много. В некоторых местах многоножки обыкновенные все еще зеленые, гораздо зеленее местных деревьев и кустарников, но большая часть листьев на них (многоножках) облетела и увяла. Возможно, лиственница вот-вот скинет хвою.

* в прежнем положении (лат.).

26 дек. Днем ходил к ферме Джении Дуган.

Шел над лугом по железнодорожному мосту. Внизу сухая трава возвышалась надо льдом; вода в реке стоит низко. Я заметил, что вода сочилась из-под кромки льда на этом краю луга, а таске на дальнем его краю, с западной стороны, но вода эта не речная, она, очевидно, поступает из родничков, которые бьют на берегу. Этот тонкий слой воды превратился в массу сверкающих кристаллов, густую, как известковый раствор. Вскоре она совсем замерзнет.

В воскресенье днем зашел к одному фермеру. Хозяев дома, людей не без достатка, застал в совершенно затрапезном виде (за что они сочли нужным извиниться), один из них накрывал на стол (и пригласил в конце концов меня разделить с ними трапезу); он принес из погреба вареное мясо и кусок масла на кончике ножа, а к тому времени, как мать вернулась из церкви, приготовил чай. Приятно сознавать, что настоящая жизнь этих граждан Новой Англии столь праведна и проста: дома они ходят в обносках, которых постыдился бы даже нищий (но разве тот, кто стыдится такой одежды, не бедняк и не нищий?), и делают всю необходимую работу, какой бы грязной она ни была. Насколько это лучше и человечней, чем если бы они привезли из-за океана и установили посреди своих пенатов какой-нибудь безголовый торс, найденный среди руин Ирландии! Я рад, что жизнь в Новой Англии имеет здоровую сердцевину, что в ней мало притворства и бахвальства: они мне кажутся даже хуже пьянства и скандалов, которые у нас совсем не редкость. В старом некрашеном доме мужчина средних лет в поношенной куртке помогает по дому старухе матери, когда он не занят в поле.