Генри Торо - Инспектор ливней и снежных бурь

Вы говорите, что много путешествовали. А сколько людей вы встретили, которые не принадлежат ни к какой секте, партии или группировке? Смогли ли вы проникнуть дальше, туда, где рекомендательные письма уже бесполезны?

Гнездо щегла, которое я видел сегодня днем, лежит на горизонтальном сучке яблони на высоте семи футов над землей, диаметр его – треть дюйма, с одной стороны его подпирает другой сучок – поменьше, оно чуть-чуть касается третьего. Снаружи ширина его три с половиной дюйма, а внутри – один дюйм и три четверти, высота его – два с половиной дюйма от верхнего края до нижнего или чуть пониже сучка, а внутри – полтора дюйма. Гнездо очень плотное, с толстыми утепленными стенками и слегка загнутыми внутрь краями. Оно построено из тонких кусочков коры – виноградной лозы и других деревьев – и одного кусочка стебля, а ближе к поверхности – из большого количества светло-коричневых тонких сережек дуба (?) или пекана (?), перемешанных с увядшими цветками яблони и черешками яблоневых листьев; там можно различить полусгнившие листья нынешнего года, головки прошлогодней леспедецы и других трав и дикорастущих растений; снаружи все это покрыто белой шелковой паутиной, сплетенной пауком или гусеницей. Гнездо выложено толстым, теплым слоем пушка от семян чертополоха (очевидно), с которым смешаны кусочки коры виноградной лозы, а край состоит из таких же кусочков коры, сережек и каких-то тонких волокнистых стебельков и двух-трех (конских) волосков вместе с шерстью (?); углубление выложено более редким и менее цепким пушком чертополоха. Гнездо это сделано с большим искусством.

Ум воспринимает лишь немногие ароматы в течение года. Нас посещает мало мыслей, которые чего-то стоят, и мы бесконечно пережевываем эту жвачку. Наш ум – вроде жвачного животного. Я хорошо помню вкус сухарика, который купил в Нью-Йорке месяца два или три тому назад и ел на ужин, сидя в вагоне. Мой попутчик делал вид, что ему тоже нравятся эти сухари, но при этом – о, маловерный! – он регулярно ужинал в Спрингфилде. В Бостоне таких не делают. Жизнь оставляет нам большей частью лишь аромат, молву и воспоминание о ней. Если мне приходит в голову мысль, я пережевываю ее, как жвачку, каждое утро, покуда она совсем не потеряет вкуса, до тех пор, пока мои хозяева не подкинут мне свежего корма. Гений подобен кисти, которую лишь однажды в течение многих месяцев окунают в краску. Она настолько высыхает, что, хотя мы и водим ею, пытаясь раскрасить нашу землю и небо, из этого ничего не получается. Если без конца проводить кистью по одному и тому же месту, она все равно не добавит ему цвета.

* Ваточник клубневой (лат.).

16 нояб. Днем ходил к Хаббардову выпасу.

День холодный, дует порывистый ветер, небо почти все заволокло тучами.

Лудон76 называет Comus Canadcnsis* лиственным травянистым растением, а грушанки – вечнозелеными травянистыми растениями. Листья огнецвета почти совсем свежие, но немного обвисли; четыре листика у него собраны вместе, как у Sericea** и florida***, и так далее. Это многолетнее растение каждыый год умирает, но корень его сохраняется, и каждую весну появляются новые ростки. Сейчас уже, можно видеть хорошо развитый розовый бутон. Но в этом году огнецвет держится долго, думаю, многие листья останутся зелеными всю зиму под слоем снега. Сейчас они большей частью приобрели красноватый оттенок. Нужно понаблюдать, в каком именно отношении грушанки более морозоустойчивы. Новая почка формируется у них между двумя листьями, когда отмирают старые листья, растущие ниже на стебле или лозе.

Сейчас в лесу валяется много больших веток, сломанных во время бури сильным юго-западным ветром. На них сохранилась густая листва, поскольку мертвое дерево не может скинуть увядшие листья, и эти умершие столь преждевременно листья отличаются цветом от тех, которые остались на деревьях и превратились в желто-бурые (например, на дубах и каштанах) и лишь кое-где сохранили более или менее зеленый оттенок.

Видел серую белку метрах в сорока – пятидесяти от большого Хаббардова леса. Она прыгала по листьям на земле, потом взобралась на дуб, а с него перебралась на верхушку высокой желтой сосны и там затаилась, так что я ее больше не видел.

Земля, слегка припорошенная снежком, отчего стала как бы седой, теперь больше похожа на голые серые ветки дубов. Земля и дубовые рощи производят еще более сильное впечатление своим однообразием.

Мне думается, зеленеющая зимой пипсиссева – самое красивее из наших вечнозеленых растений. Ее глянцевито-зеленые листья кажутся влажными; она встречается повсюду в наших лесах. Также очень интересны кальмия широколистная, Lycopodium dendroideum, companatum и lutidulum*, а также верхушечный щитовник.

* Дёрен канадский (лат.).

** Шелковистый (лат.).

***Цветущий (лат.).

Вы хотите слушать проповеди, лекции… А зачем они вам нужны? И что вы, хныкающие младенцы, хотите в них услышать? Трубный глас, который подготовил бы вас к взрослой жизни, или колыбельную? Проповедникам и лекторам приходится иметь дело с ничтожными людьми, такими же ничтожными, как они сами. Ну, а если свободный человек, со здоровыми легкими вздохнет полной грудью, то ваши прогнившие институты рухнут в результате образовавшегося вакуума. Ваша церковь похожа на игрушечный домик из кубиков, да и государство тоже. Было бы прекрасно, если бы иногда можно было свободно вздохнуть в людском обществе. Если бы у вас было хоть сколько-нибудь великодушия, душевного величия, если бы не было группировок и партий, покровительственно относящихся к Богу и пытающихся держать разум в границах, – как часто мы могли бы вдохновлять друг друга и помогать, свободно проявляя свои чувства! Я никогда не позволю надеть на себя намордник, разве что взбешусь, и мои укусы станут опасными для людей, ибо могут заразить их водобоязнью.

Свобода слова! Да вам в голову не приходило, что эти слова могут значить. Если ваша секта позволяет мне сказать то или другое – разве это свобода? Свобода – это когда самой вашей секте разрешено удалиться. Церковь, государство, школа, пресса – все они думают, что свободны и лишены предрассудков! Хороша свобода, если находишься во дворе тюрьмы! Я прошу только одного: чтобы четверть моих подлинных мыслей можно было высказать вслух. К чему вы ныне проявляете терпимость, чему молитесь? Не истине, а лицемерию, которое сопутствует вам всю жизнь. Давайте обзаведемся такими институтами, основой которых будет не человеческая испорченность, а человеческое здоровье. Фальшивая набожность подобна черствому прянику. Я бы сказал, что человечество – скопище трусов и глупцов. Меня хотят заставить затаить дыхание рядом с их бумажными замками. Стоит мне глубоко вдохнуть поблизости от их институтов, как слабые, шатающиеся стенки разойдутся, так как после моего вдоха воздух вокруг них станет разреженным. А церковь? Это учреждение известно своей робостью, а его столпы, его главы – и по характеру и по принципам – самые большие трусы среди прихожан. Голос, который возносится ввысь во время ежемесячных собраний, не так мужествен и радостен, как тот, что звучит над лягушачьими болотами нашей страны. Лучшим из так называемых проповедников не хватает мужественности. Самые смелые их мысли носят юбки. Если в них есть хоть капля мужества, они неизбежно придут к тому, чтобы снять с себя сан, даже если им придется заняться бейсболом. А посмотрите на редакторов популярных журналов! Мне приходилось иметь дело с двумя-тремя из наиболее либерально мыслящих. Они боятся напечатать целое предложение, завершенное предложение, откровенное предложение. Им нужно набрать тридцать тысяч подписчиков, и они сделают все, чтобы их заполучить. Прежде чем напечатать предложение, они отдадут его на суд докторов богословия и разных других докторов. Мне случалось бывать во многих из этих тихих новоанглийских городков, где исповедуют христианство – меня приглашали выступать там, – их малодушных обитателей бросало в дрожь при мысли, что я могу сказать что-нибудь не то, словно они сознавали собственную слабость, заключающуюся в том, что они непоследовательны в вере своей. Дьявол, в сговор с которым они вступили, робкого десятка. Оставь они свои болячки в покое, те могли бы зарубцеваться, а сами они смогли бы отправиться на войну, сак подобает мужчинам, но вместо этого они собираются в подвалах молитвенных домов и срывают повязки, а молитвы им служат вместо припарок.