Юрий Рерих - По тропам Срединной Азии

Следующим утром мы возобновили путь по речной долине. Через примерно пять миль путь пересек низкий отрог и вышел в широкую долину, которая снова сузилась и скоро стала горным ущельем, прорезающим низкий хребет. После пятнадцатимильного легкого перехода мы разбили лагерь. Некоторые из животных были все еще утомлены после тяжелого перехода через Тангла, и нам приходилось быть с ними бережными. В лагерь зашли два молодых хорпа, вооруженные русскими винтовками образца 1899 г. Приклады винтовок были изготовлены в Нагчу. Они сообщили нам, что четырем иностранцам, которые были задержаны в Шенгди, разрешили перейти в Нагчу после двухнедельных переговоров. Они выразили сомнение относительно того, можем ли мы получить разрешение продолжить путь дальше на юг, и скоро оставили лагерь. Караванщики считали, что эти люди были шпионы, посланные верховным комиссаром Хора разведать о нашем продвижении и силе. Две хорские женщины, мать и дочь, прибыли в лагерь и дали нам немного молока яков и масла. В свою очередь они получили немного сухого туркестанского изюма. Они очень стремились узнать, видели ли мы голоков на маршруте из Синина, и жаловались, что голокские банды нападают на местных кочевников. Чтобы защитить себя, местные хорпы должны были сниматься и двигаться в отдаленные горные долины. Мы также пробовали обменять некоторые из наших монгольских лошадей на местных, цена которых была около двадцати пяти нгу-сангов за каждую. Наши запасы быстро подходили к концу, и нужно было закупить масло и цампу, чтобы добраться до Нагчу. Цена десяти кхе масла (один кхе — приблизительно пять фунтов) составляет двадцать пять нгу-сангов.

6 октября 1927 г. мы сняли лагерь очень рано, чтобы достигнуть Шенгди до полудня и иметь достаточно времени на покупку продовольствия у местных кочевников. Долина реки, которой мы следовали, расширилась, и на соседних склонах были замечены стойбища кочевников с отарами овец и стадами домашних яков. После семи миль легкого пути, мы внезапно заметили группу людей, стоящих на тропе. Они оказались милиционерами, имевшими приказ остановить нас и сообщить верховному комиссару Хора, находящемуся в Чу-на-кхе. Большинство из них были неряшливая молодежь без оружия. Вместо сабли у одного из них за поясом был рог антилопы. Старший по званию, высовывая язык в знак почтения и жестикулируя, просил нас задержаться на один день в Шенгди, чтобы они могли доложить о нас верховному комиссару.

Мы решили остановиться, потому что намеревались войти в страну мирно, не прибегая к применению силы в регионе, охраняемом заставами милиции. Шенгди представляла собой обширную долину с однообразным грунтом, покрытым хорошими пастбищами в короткие летние месяцы. Мы обнаружили, что вся трава уничтожена караванами из Внутренней Монголии, Цайдама и Китая, которые обычно задерживаются в этой долине, ожидая получения разрешения на посещение Нагчу. Поверхность долины была покрыта болотами, и ночной воздух был холодным и сырым. Примерно в трех милях от нашего лагеря было маленькое озеро, имеющее местное название Янцзе-ма тшо, расположенное у подножья холмов.

Все местное население пришло в лагерь. Молодые люди с длинным косами, висящими с обеих сторон лба, были наряжены в шубы из овчины, украшенные черными полосами ткани, и высокие тибетские сапоги, сделанные из кожи домашней выделки. У некоторых из хорошо одетых щеки были окрашены красным. У других лица были покрыты черной пастой, используемой тибетскими женщинами для защиты кожи от ветров тибетской зимы. Кочевники очень стремились обменять наших монгольских лошадей на местных. Начальник, наряженный в новую шубу из овчины, нанес нам визит и начертал проект длинного сообщения. Он снова спросил число людей и животных в караване и количество багажа. Мы сообщили ему, что это уже было выполнено заставами в Олун-норе, и что сообщение было послано оттуда в Нагчу. Он ответил, что застава милиции в Олун-норе была подчинена губернаторам Нагчу, а его обязанность — сообщить верховному комиссару Хора, Кушо Капшопа, который был выше по службе и по социальному положению, чем губернаторы Нагчу. Он соответственно продолжил писать свое сообщение и считал и пересчитывал животных каравана, которые бродили по пастбищу, и бедный человек каждый раз получал различное число лошадей и верблюдов и, наконец, должен был оставить это занятие.

Охрана милиции из четырех людей была размещена в лагере, а белая палатка была поставлена вне лагеря. Официальное объяснение, данное нам, было то, что палатка и люди были помещены в лагерь, чтобы охранять животных и багаж в течение ночи. В действительности люди были помещены туда, чтобы шпионить за каждым нашим движением. Мы не возражали, надеясь, что странное отношение вскоре изменится. Мы были все еще уверены в наших тибетских паспортах и хороших намерениях правительства Тибета. Нам разрешали покупать молоко и масло, но запретили продавать или обменивать караванных животных. Мы возразили против такого нарушения нашей личной свободы, но начальник извинился, говоря, что он действует согласно приказам от более высоких властей. По его словам, среди четверых русских, которые были задержаны в Цомра, был японец и им позволили посетить Нагчу только потому, что кхан-по из Нагчу был его личный друг. Им было отказано в разрешении посетить Лхасу и вероятно предложат идти в Синин или Ладак.

Первая ночь, проведенная в Шенгди, была холодна, и воздух очень сырой. Ранним утром нас снова посетил местный старшина, который сообщил нам, что прибыли несколько чиновников от верховного комиссара Хора и губернаторов Нагчу, чтобы обсудить вопрос нашего дальнейшего продвижения. Около десяти часов утра мы услышали звон колокольчиков и вскоре заметили нескольких всадников, быстро приближающихся к нашему лагерю. Одним из всадников был младший офицер ше-нго тибетской регулярной армии. Его сопровождали несколько солдат в униформах. Они остановились за лагерем, провели длинный разговор с местным старшиной, в течение которого было выпито много чашек чая, и оттуда осмотрели лагерь. Затем ше-нго направился к нам. Он ехал на серо-стальном тибетском пони под английским седлом. На голове его была меховая шапка иностранного производства. Поверх униформы был надет халат из черного вельвета и шуба из овчины. Он сопровождался молодым солдатом в униформе и крагах. Поверх униформы солдат носил домашнего изготовления тибетский халат, и большая тибетская меховая шапка покрывала его голову. Он был вооружен винтовкой Ли-Энгфилда, украшенной церемониальными шарфами, или хатыками, которые висели на штыке. Он носил несколько патронташей, которые играют важную роль в тибетском наряде. Оба человека были чрезвычайно робкими и сначала даже тихими.