Георг Даль - В краю мангров

Не спуская взгляда с бронированного ящера, отхожу к коряге, где лежит трехстволка, и проверяю, заряжен ли третий ствол длинным коническим патроном.

Потом иду к кустам на берегу затона, кладу ружье на развилку дерева, ставлю переключатель на пулю, взвожу курок и свечу фонариком туда, где притаился враг.

Неудачно лежит, прикрыт корнями. А в голову стрелять не хочется. Днем-то можно бить почти с математической точностью. Ночью совсем другое дело: не та верность, а патроны калибра 9,3 X 72 не растут на деревьях, особенно теперь, когда политические столкновения и гражданская война в стране сделали официальный импорт почти невозможным.

Надо бить в сердце или в шейные позвонки — это смертельно для любого зверя.

Выжидаю несколько секунд… Чудище начинает двигаться. Медленно, не торопясь, дюйм за дюймом. Теперь мушка смотрит как раз куда надо: позади лопаток. Сноп огня из ствола долетает чуть ли не до середины затона.

Естественно, я ослеплен вспышкой и с полминуты ничего не вижу, только слышу.

Вялые удары хвоста… плеска нет. Все как и должно быть.

Но слева от меня, за редкими кустами, что-то большое, грузное срывается с места и ныряет в другую заводь в гуще мангров. Слышу не испуганные скачки капибары и не бег косматого четвероногого охотника, а непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп», тонущее в протяжном шорохе, и в заключение — долгий, глухой всплеск.

Кто слышал этот звук, да еще ночью, непременно узнает его. Это бежит крокодил, привстав на коротких лапах: живот оторван от земли, хвост приподнят, только самый конец волочится. Когда крокодил бежит вот так, берегись и пасти его, и хвоста.

Зрение вернулось ко мне, я перезаряжаю ружье, выключаю фонарик и обуваюсь. Потом опять направляю луч фонаря через болото и черный затон на корни, где лежит, свесив голову к воде, убитый крокодил.

Больше нигде не видно красных глаз. Но сеть все равно подождет до рассвета. Где-то в немом мраке среди ила, искривленных корней и черной воды прячется по меньшей мере еще один бронеящер.

Опасен тот крокодил, которого не видишь, о котором не знаешь, где он…

Тщательно прячу накидку и мешок с уловом в кустах, затем, не включая фонарика, по относительно твердой полоске земли под высокими деревьями «белых» мангров иду в глубь леса. Из почвы торчат тысячи ростков толщиной в палец и высотой до двадцати сантиметров. Получается своего рода толстый ковер, который засасывает ногу. Чтобы двигаться более или менее бесшумно, надо поднимать ступню прямо вверх и так же прямо опускать.

А впереди непрерывный шорох. Это улепетывают полчища ука — крабов-скрипачей. Они не очень-то прыткие, наверно, их нетрудно поймать. Почему же иногда земля в манграх местами чуть не сплошь покрыта ими? Что-то защищает их от хищников. Может быть, отвратительный вкус? Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из здешних «крабоедов» ловил их.

А до чего же они потешны! У самца одна клешня намного крупнее другой, она почти равна панцирю, ширина которого от силы четыре сантиметра. Подойдешь близко — крабик начинает угрожающе размахивать большой клешней, но ведь это чистое надувательство: она слабая. Они и самкам тоже машут. У тех нет такой клешни, и их почему-то видно гораздо реже.

Лес расступился. Передо мной мелкое озерко; из воды тут и там торчат деревья. Свечу на одно из них — темнозеленая крона точно накрыта шапкой снега. Это белые цапли. Луч света будит несколько птиц, и они улетают с хриплым криком.

Дальше, на ветвях мертвого дерева, будто черные наросты, прилепились пять-шесть спящих бакланов. На самой макушке сидит молодой бурый пеликан с белым брюшком.

Луч скользит вдоль опушки кустарника. Сверкнули два зеленых глаза: хищник. Похоже, идет в мою сторону. Выключаю фонарик и жду. Через минуту опять включаю.

Шагах в двадцати от меня зверь с лисицу величиной. Присел, косматый хвост приподнят, уши настороже. Морда острая, хитрая, пальцы длинные, растопыренные, такими удобно хватать и держать.

Енот, видно за крабами вышел. Фонарик ослепил его, он растерялся, вот и присел.

Интересно, как по-разному хищники реагируют на электрический свет. Кошка ягуарунди прижимается к земле, серая лиса Urocyo или убегает, или стоит на месте, угрожающе скаля зубы. Куница таира разевает пасть в бессильной ярости.

А енот ведет себя спокойно. Если свет далеко, не мешает ему, он сядет и накроет хвостом передние лапы, словно довольный кот. Посидит, посмотрит, идет дальше охотиться. Изо всех четвероногих охотников приморского края он самый добродушный. Может быть, потому, что ест преимущественно ракообразных, хотя не прочь и цыпленка стащить. От собак он отбивается геройски.

Ну, хватит мешать ему, пусть охотится. Выключаю фонарик и иду дальше, в глубь мангров. Лунный свет просачивается между ветвями, рисуя причудливые узоры на иле, где мягком и влажном, где сухом, потрескавшемся.

Тихо в лесу, мертвая тишина. У меня толстые резиновые подметки, а шуму от них, кажется, как от поезда. Временами останавливаюсь и прислушиваюсь, затаив дыхание. Ни птичьего писка, ни любовного кваканья жаб. Ни одно насекомое не нарушает безмолвия скрипом своего хитинового инструмента.

Выхожу на прогалину. Вдруг что-то беззвучно проносится мимо самого моего лица. На фоне луны на миг отпечатался силуэт птицы с длинными, острыми крыльями. Козодой…

Днем козодои отсиживаются здесь, в лабиринте глубоких теней, каждый на своей ветке. Прижмутся к суку, и их не видно: темное оперение сливается с корой. А когда наступает ночь, они летают над лугами и пастбищами, ловя насекомых и затевая причудливые ночные игры. Садятся на тропы (посветишь — глаза, как рубины), отдыхают на столбиках оград, носятся друг за другом, улюлюкая: «уй, уй!».

А перед восходом опять скрываются в сумраке мангров.

Что делал этот козодой здесь среди ночи? Неизвестно. Еще многое нам неизвестно…

Внезапно мрак становится осязаемо плотным, он наваливается на меня со всех сторон и давит, стискивает горло и грудь, рождая страх перед неведомым, чего нельзя увидеть. Рука сама ищет фонарик, я делаю усилие над собой, чтобы не включить его. Прикрывая левой рукой глаза от веток, иду дальше.

Непонятный приступ страха уже прошел. Он почти всегда сразу проходит, надо только не поддаваться ему.

Тишину нарушает далекий глухой звук. Останавливаюсь, чтобы прислушаться… Опять. Словно кто-то кричит, сунув голову в котел.

Это зовет супругу ягуар с берега большого болотного озера, где на причудливо изогнутых деревьях спят паламедеи и ябиру. Издалека, чуть слышный в неподвижном ночном воздухе, доносится ответ.

Нет в приморском лесу более неуловимого зверя, чем большая пятнистая кошка. За два десятилетия я всего три раза стрелял по ягуару, при четвертой встрече чуть не споткнулся о зверя — в это время мое ружье висело на дереве, а фонарик не горел.