Георг Даль - В краю мангров

Нехотя возвращаюсь в настоящее, наматываю удочку на дощечку и спрашиваю:

— А спруты?

— Сейчас пойдем за ними, — отвечает Эрнандо, поднимая якорь.

Шесть бальсовых поплавков мерно покачиваются на волнах там, где мы с ними расстались накануне.

Эрнандо приготовил два зазубренных копья, потом потянул за первую леску. Ящик был тяжелый, но наконец он все-таки очутился в лодке. В нем была всего только девятилучевая морская звезда.

Так… Интересно, а зачем же эти копья? Ведь здешние кальмары бывают длиной от двенадцати до двадцати сантиметров, не больше.

Во втором ящике сидели два небольших рака-отшельника, в третьем — скорпена, уродина, похожая на бычка, с ядовитыми шипами вдоль спины. Спрутов что-то не видно.

Но, оторвав от дна четвертый ящик, Рамирес повернул ко мне улыбающееся лицо.

— Вот где он…

Только ящик очутился у поверхности, как из него выскочило длинное остроконечное щупальце с двойным рядом присосков. Эрнандо передал мне леску, а сам схватил копье. Удар!.. Теперь медленно тянет копье обратно.

— Возьмите второе копье! — слышу взволнованный шепот.

А из ящика уже появляется сам Кракен, в точности такой, каким описал его Виктор Гюго в «Тружениках моря». Восьмирукий спрут, он же осьминог, рыба-черт. Змеиное гнездо щупалец, которые обвивают копье, борт лодки — все, за что только можно ухватиться. Студенистое мешковидное тело с громадными, получеловеческими-полудемоническими глазами, которые все время меняют выражение. Клюв, как у хищной птицы или как у попугая. За этим клювом есть ядовитые железы.

Вода в ящике и вокруг него окрашена темной жидкостью.

Но пожалуй, страшнее всего было то, что чудовище непрерывно меняло цвет. Сперва оно было золотисто-коричневым, потом стало багровым, точно воспаленная рана. Багровый цвет перешел в красно-бурый, его сменил болезненный сине-фиолетовый.

Не счесть всего, что говорилось и писалось о вражде между человеком и змеями и акулами. Верно, они могут быть опасными: определенные виды, в определенных условиях.

Но, метя копьем в голову с копошащимися щупальцами и пристально смотрящими глазами, я знал, что вражда моего племени со спрутом еще древнее и ненависть к нему куда сильнее, чем к какой-нибудь копьеголовой куфии или тигровой акуле. Эта вражда восходит к той поре, когда спруты были владыками морей; она зародилась задолго до того, как наши прародители и предки членистоногих начали завоевывать сушу.

Предки насекомых и ракообразных были еще на стадии трилобитов, у первой прарыбы хрящевая хорда еще но превратилась в позвоночник, а в древнем море уже носились спруты. Одни, как ортоцератиты, в торпедовидном панцире, другие с многокамерными изогнутыми раковинами, как у современного аргонавта. Косяками ходили белемниты.

Они стрелой пронизывали воду, ползали по дну, лежали в засаде в илистых ямах, в рифовых норах и гротах.

Кто ведает, может быть, и племя позвоночных давно было бы истреблено головоногими, не осени наших предков-рыб блестящая мысль переселиться в пресную воду…

Сотни миллионов лет шла борьба между двумя племенами, она продолжалась даже после того, как некоторые из нас превратились в праакул с ужасающими зубами или в антиархов с острыми кинжалами вместо плавников. Битва не кончилась и тогда, когда наиболее предприимчивые из нашего рода стали наземными животными. Всякий раз, как какая-нибудь ветвь нашего племени снова вторгалась в море, ее встречали спруты — самый развитый «народ» в морском царстве. С ними сталкивались рыбоящеры и плезиозавры; с их крупнейшими представителями сражались снреновые и пракиты.

Эта война продолжается и сегодня, когда кашалот, ныряя в мрачную пучину, находит там Architheutis dux — десятирукого кальмара, у которого щупальца толщиной с ногу человека. Я сам видел на коже кашалота метки от присосков больше дюйма в поперечнике.

Не будь иудеи таким сугубо континентальным народом, возможно, в Библии вместо «старого змия, великого дракона» олицетворением зла, воплощением враждебности оказался бы спрут.

А может быть, он стал бы богом, — ведь видим же мы увитую змеями богиню на древних критских вазах. Вообще спрут был важнейшим мотивом декоративного искусства критян. Или он вошел бы в героические сказания иудеев, ведь мы узнаем его в гидре Геракла и медузе Персея у эллинов — мореходов и сказочников. Не говоря уже о Сцилле, про которую старик Гомер писал, что «даже бог не пожелал бы с нею встретиться».

Не могу оторвать глаз от спрута. Восемь щупалец извиваются, копошатся, точно змеи Горгоны. Только бы схватить человека и утащить его за борт, а там уж розовый клюв быстро доберется до глотки… Человек и чудовище, стиснув друг друга в объятиях, погрузятся в лазурную толщу, и через несколько часов на дне среди качающихся красных водорослей появится скелет. А спрут, забившись в ближайшую нору, будет подстерегать пучеглазых крабов, которые прибегут подъедать крохи с его стола.

Ну и взгляд у него… Жуткое чувство, словно в этой мягкой голове есть высокоразвитый мозг, правда работающий совсем по-другому, чем у наземных животных. В нем пульсирует кровь, нагнетаемая тремя сердцами, но кровь голубая, в ее основе медь, а не железо, как у нас.

Это существо настолько чуждо нам, что о каком-либо взаимопонимании не может быть и речи.

Я нацелился в самое большое из его трех сердец и ударил.

Через мгновение чудовище было мертво, исколотое копьями и длинными ножами. Но весть об этом не сразу дошла до всех его конечностей.

Пустой ящик снова пошел ко дну, а мы в это время отсекали ножами от туловища щупальце за щупальцем. Они и в корзине продолжали извиваться; роговой клюв громко щелкнул раз-другой.

Два последних ящика были пусты, если не считать улиток, раков-отшельников и прочую мелюзгу. Ничего, у нас хватит рыбы, чтобы накормить пяток семейств, да еще есть осьминог, который один занял целую корзину.

С моря подул ветерок. Мы поставили фок и грот и медленно заскользили к желтому песку и зеленым пальмам.

Эрнандо поехал первым же автобусом в город. Он увез с собой осьминога и десяток рыб — дамбе, хино и других.

На следующий день и мне понадобилось съездить в город. Переходя через площадь, я обратил внимание на черную доску у входа в ресторан Вонга. Любопытство заставило меня подойти поближе.

На доске было написано меню, и среди прочих блюд значилось:

«Щупальца а ля мод».

Я пошел к Хасану и заказал цыпленка.

Высоко над качающимися, шепчущимися кронами кокосовых пальм парит луна. Глухо, лениво бормочет море, ветер с равнин засыпает.

На ветвях мертвого нагого дерева сейба, которое стоит в стороне от деревушки, вырисовываются черные комья, расплывчатые и неожиданно маленькие — ведь это спящие грифы.