Александр Берзан - Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

– Хм! – улыбается Олевохин, – Нет ничего проще! Шагай по дороге, от устья Саратовки на кордон. Метров через сто – этот след медведя дорогу пересекает. Там и его кучу увидишь!

– Да?

– Хм! Саня, мимо не пройдёшь!

Я, ведь, в этом году хочу проследить питание бурого медведя! И медвежий помёт – это, как раз то, что мне нужно исследовать. Анализ помётов даст мне возможность установить рацион наших медведей. Помёты – это конкретные цифры по питанию! В зимнюю командировку я специально консультировался у Геннадия Воронова на Сахалине и у Виктора Юдина во Владивостоке по методике обработки помётов медведей…

Ладно, Саратовская будет завтра. А, сегодня и сейчас – мы бросаемся в ремонт дома. До темноты, лично мне – нужно переложить топку печки. Мы, с Казанцевым, берём цинковое ведро, штыковую лопату и шагаем от дома по снежному вездеходному следу обратно, на гребень высокой морской террасы – там уже вытаял из снега борт дороги. По прошлому году мы знаем, что здесь имеются целые залежи хорошей, желтой глины.

Я закатываю рукава и принимаюсь месить раствор в продолговатом, цинковом тазу… Талая вода из лужи – такая студёная! Пальцы сводит напрочь! Но выбирать не приходится…

Тем временем, Анисимов с Казанцевым перегораживают напополам помещение нашего дома. На этот раз они возводят стену из новеньких досок.

– Жжик-жжик! Жжик-жжик! – не отрываясь от своих кирпичей, слышу я, как за моей спиной Анисимов пилит доску за доской.

Под завершение дня, мы, уже все вместе, сооружаем из досок второй ярус нар…

– Хорошо! – улыбается Казанцев, – Когда рабочих рук – целых три пары!

– Да! – охотно соглашаюсь я, – Особенно, когда все они – умелые!

Тятино. Утро. Седьмое апреля. Мы с Казанцевым – полевая пара. Мы собираемся на Саратовскую…

На улице стоит серый туман. Кругом сыро и прохладно. Чтобы не месить снег по круговой дороге, мы направляемся по пустырю от нашего дома, напрямую к океану. Сваливаемся вниз по крутому склону высокой морской террасы. И, уже по столу низкой морской террасы, коротко пробиваемся по глубокому снегу на песчаный пляж океанского берега.

Вот и ровный, твёрдый морской песочек, под сапогами!

– Ци-ци-ци! Ци-ци-ци! – по песку перед нами разбегаются, звонко перекликаются камчатские трясогузки.

– Серёж. Смотри! – радуюсь я, – Трясогузки!

– Естественно! – не понимает моих восторгов, Казанцев, – Весна на дворе…

Пятьсот метров – и перед нами устье Тятиной! Нам нужно переходить речку. Чтобы выбраться на перекат, мы сворачиваем с отлива моря вправо и опять вылезаем на метровый стол низкой морской террасы…

Здесь – кругом лежит снег!..

На небольшой бурой проталине, у подножия высокой морской террасы, ярко-жёлтыми звёздочками горят адонисы!

– Серёж! Смотри! Адонисы цветут!

– Один, два, три… – чуть отстав от ушедшего вперед Казанцева, я насчитываю более десяти одиночных цветков.

По методике фенологических наблюдений – если находишь больше десяти цветков, то можешь смело регистрировать фазу начала цветения. Я открываю свой полевой дневничок и решительно пишу: «Адонис амурский – начало цветения».

Как шли – мы с ходу переходим речку. А что? Наши болотники были раскатаны ещё у входной двери Тятинского дома! Выйдя из воды на противоположном берегу речки, мы шагаем дальше, по колеям старой дороги…

На плоском бакланьем камне, что стоит в первой волне, под первым мысом за Тятиной, сидит всего один баклан.

– Смотри! – я протягиваю Казанцеву бинокль, – Японский баклан! Он – большой и серый.

– Хм! Ясно дело! – хмыкает в ответ ершистый Казанцев, рассматривая в бинокль птицу, – Краснолицые бакланы – они чёрные и изящные!

Наш путь лежит дальше на запад, по низкой морской террасе, вдоль побережья…

То и дело, мы пересекаем одиночные медвежьи следы. Все они, ведут со стороны темнеющих справа, за взгорками высокой морской террасы хвойных массивов, по снежной целине, прямиком на приливно-отливную полосу океана.

Вот, наконец, впереди уже видны бамбуковые просторы устья Саратовской! Это значит, что мы преодолели пять километров побережья. От устья речки мы круто сворачиваем вправо, по едва выделяющемуся на снежной целине бамбуковой пустоши, старому следу вездехода, уходящему в сторону тёмных хвойников, к Саратовскому кордону.

– Вон, след! – я издалека вижу чей-то след, пересекающий снежные вездеходные колеи.

– Ага, точно! – кивает Казанцев.

Мы подходим ближе. Это – действительно, след медведя. Стараясь поменьше проваливаться в снег, медведь шел как крокодил, широко расставляя лапы. И всё-равно, он проваливался по брюхо! Я прослеживаю глазами след – зверь ушёл с заснеженных просторов побережья, в ещё более снежную пойму речки.

– Так! – прикидываю я, прицениваясь к следу, – По словам Олевохина, он прошёл три дня назад… А, вон и помёт!

Это – метрах в тридцати от колеи. Проваливаясь несравненно глубже медведя, я трудно пробиваюсь по снегу к помёту…

Всё! Добрался. Я стою и тяжело дышу, заодно осматриваюсь… По ходу движения, медведь выкопал в снегу широкую яму, около метра в поперечнике. Вся поверхность этой ямы, да и снег вокруг, равномерно покрыты сантиметровым слоем сухого помёта. Сломленной рядом веточкой, я начинаю ковырять помёт: «Та-ааак, что мы имеем?». Через несколько минут, я, в недоумении, распрямляюсь над ямой: «Какие-то древесные опилки!».

– Что ты, там, шепчешь? – кричит мне Казанцев.

Я бросаю короткий взгляд в сторону напарника – он так и стоит на вездеходном следе. По такому снегу, тащиться следом за мной – его не очень-то заставишь.

– Да… Опилки, говорю! – кричу я ему, – Или солома! И… вот! Два зерна пшеницы! Целые!

– Пшеницы?! – озадачивается с дороги Сергей, – Ты же – с Сахалина! Ты, откуда пшеницу знаешь?

– Мы, в институте учили! – кричу я, в ответ, – На семинарах по сельскому хозяйству!

– Да? Ладно! – отзывается Казанцев и озадачивается, уже по другому поводу, – А, пшеницу он, откуда взял?! Кунашир! У нас – пшеничных полей нет!

Я, ещё раз, внимательно осматриваюсь вокруг… Я смотрю на зёрнышки: «Пшеница… овес… лошадиная фамилия…». И тут, меня осеняет догадка: «Лошади! На этих бамбуковых пустошах, всю зиму, лошади паслись!».

– А, почему все решили, что он – медвежий?! – ставлю я вопрос, радикально, – Хм! Скорее – это лошадиный навоз! А, не медвежий…

– Лошадиный навоз! – кричу я Казанцеву, окончательно определившись с выводом, – Вот, что это! Медведь – он просто, выкопал из-под снега, навоз лошади!

Я разворачиваюсь от снежной ямы и делаю шаг, обратно. И проваливаюсь в снег почти по пояс!

– Блин! Да, чтоб всё сдохло! – грубо матерясь и психуя, через пять минут боя с метровым снегом, я трудно выбираюсь на вездеходный след, к Казанцеву.