Александр Берзан - Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

Мы подходим к тёмной, сплошной стене хвойника. Здесь идёт медвежья тропа, к Ночке.

По медвежьей тропе, мы шагаем через обширный массив хвойника…

Напрямую перевалив через распадок Ночки, мы выходим в точно такой же, как на нашем Банном ручье, сырой ольховник. Здесь повсюду темнеют проталины, блестят на слепящем глаза, ярком солнце, лужи талой воды. Но, большая часть здешнего ольховника – пока, скрыта под снегом…

Вот, впереди, сквозь переплетение веток ольховника, серебрится розлив подпруженного ниже снежной плотиной, ручья. Мы – не выбираем. Мы бредём, в своих болотных сапогах, напрямую…

Передо мной, в воде, у снежного заберега, покачивается студень лягушачьей икры. По колено в холодной, талой воде, я наклоняюсь и удивлённо разглядываю кладку лягушки.

– Серёж! Иди, посмотри! – окликаю я, вильнувшего чуть в сторону, напарника, – Лягушачья икра! Ещё заморозки будут, да и метель может сорваться! Снег ещё, кругом лежит! А, лягушка – уже отметала!

– Тут – она сама лежит! – отзывается тот, – Дохлая!

Я бросаю разглядывать кладку и бреду, по затопленному ольховнику, к Сергею… На снегу, разбросав в стороны все четыре лапки, без движения, лежит дальневосточная лягушка. Казанцев трогает её веточкой: «Что, это, она? Дуба врезала…». В ответ, я недоумённо пожимаю плечами: «Не знаю!». Мы шагаем дальше…

По густому, хоть и голому сейчас, ольховнику, сразу за прудиком, наследил медведь.

– А, медведь – хорроший! – уважительно киваю я на следы от когтистых лап, на снегу.

– Ага! – соглашается Казанцев, – Не мелочь пузатая.

Глубокие отпечатки медвежьих лап и там и тут, красуются на мокром, весеннем снегу. След очень свежий, просто горячий! Стараясь не шуметь, мы осторожно шагаем по следу…

Я не забываю считать покопки.

– Этот медведь кормится только лизихитоном! – приглушённо говорю я, – Вот! Эта покопка – уже шестидесятая!

– Вот, это, да! – озадачивается Сергей, – Сколько же, ему, надо?

– Не знаю, – признаюсь я, всматриваясь в заснеженный ольховник впереди нас, в надежде увидеть среди частокола тонких стволиков тёмную фигуру медведя, – Мы ещё только собираем информацию. Ещё работать и работать, прежде чем будем знать.

Мы шагаем по медвежьему следу, среди ольховника, дальше…

Но, вскоре, останавливаемся – по следам на снегу я вижу, что спокойно идущий медведь, сорвался в галоп и большими прыжками ушёл от нас вперёд, по широкой дуге подворачивая вправо, к чёрной стене пихтарника.

– Вот и всё! – констатирую я, очевидное, – Нас подхватил, собака! Дальше – нет смысла тропить. Ни покопок, теперь, не будет, ни-че-го… Ну, ладно. Спасибо и на этом.

– Что дальше? – глянув на свои часы, интересуется Казанцев, – Сейчас – уже пятнадцать минут пятого! Вываливаем на побережье, да домой?

Я согласно киваю головой. От завтрака, прошло уже столько времени! Да и по лесу намотались – дай бог, как. Скорее бы до дома дойти, поесть бы, да посидеть немного…

Тятинский дом. Сергей топит печку – варит нам, чай и кашу. А у меня, пока ещё не вечер – есть работа. Меня ждут собранные утром, два медвежьих помёта. Я надеваю тонкие, резиновые перчатки. Белый пластиковый поддон, ведро воды из ближайшей лужи, палка, пинцет в руки – вот и всё, что мне нужно…

– Саня! Сейчас, уже всё сварится! – через полчаса выходит из дома Сергей, – Как, у тебя?

– Девяносто девять процентов помёта – это кусочки лизихитона, – объясняю я результаты своей экспертизы, – Остальное составляют мелкие примеси, в виде случайных хвоинок, щепочек, прошлогодних травинок…

– А, вот это – особенно интересно! – я гордо показываю Казанцеву мышиный хвостик, подняв его пинцетом с поддона.

– Так, всё-таки, он ест мышей! – смотрит Сергей на хвостик.

– Хвостик короткий. Это полёвка! У домовой мыши – он гораздо длиннее! – радостно поправляю я его, – А, ещё – я нашёл, в медвежьем помёте, её резцы! Так что, теперь – это уже не просто наши теоретические предположения, а предметное подтверждение того, что медведи едят мышей!

Тятинский дом. Девять часов утра, утренний сеанс связи. На дворе – чудесное утро! Мы, срочно, собираемся в лес. В процессе одевания в рабочую одежду, растапливаем печку и торопливо греем на плите вчерашнюю кашу и чайник. Сегодня, мы решаем посмотреть, что делается на проталинах большой сопки, ограничивающей речную долину речки Саратовская, с запада.

– Саш! Сегодня – тринадцатое! – хитрит Казанцев, – Несчастливое число!

– Серёж, побойся бога! – отмахиваюсь я, – Погляди на небо! Такой день наступает! Ни облачка!

Через несколько минут, мы уже выходим из дома. Наш путь лежит на запад, в сторону устья Тятиной…

Мы торопливо шагаем по колеям нашей, уже заросшей зелёной травкой, дороги…

После речки, быстро проходим пять километров по побережью океана. Вот впереди и обширные, бамбуковые пустоши устья Саратовской. Надо осмотреться вокруг. И я поднимаю к глазам бинокль…

На прошлогодней былине борщевика бойко раскачивается мелкая, чёрно-белая птичка, с чисто-чёрной головкой и ярким, охристым горлышком.

– Чекан черноголовый! – улыбаюсь я и протягиваю бинокль Сергею, – На, глянь! А я, пока, запишу.

– Ну! – соглашается Казанцев, глядя в бинокль, – Чекан! Первая встреча в этом году. Обязаны отметить в Календаре природы заповедника.

Мы сворачиваем от побережья вправо, на тропу, ведущую через бамбуковые пустоши, к далёкому хвойному лесу. Там – лесная опушка Саратовского кордона…

На кордоне никого нет. Наскоро хлебнув холодного чая за кухонным столом, мы торопливо выходим на высокое крыльцо – нам нужно скорее в лес, день занимается, очень уж солнечный…

С поляны кордона мы не сваливаем в пойму. По твёрдому насту, мы шагаем вверх по речной долине, по просторам надпойменной террасы Саратовской. Мы стремимся отыскать свободное от деревьев место, откуда будет удобно осмотреть в бинокль, весь длиннющий западный борт речки. Этот склон имеет юго-восточную экспозицию, поэтому – он самым первым освобождается от снега. Уже сейчас, когда равнинные ельники и ивняки речных поем, ещё под завязку забиты мощным слоем снега, просторы этого склона темнеют обширными проталинами…

Метров через четыреста от кордона, мы выходим на медвежий след.

– Какой след! – я пристально разглядываю ледяные отпечатки медвежьих лап, – Вчера прошёл, под вечер.

– Почему? – вопросительно поднимает свои брови, Казанцев.

– Смотри! Сейчас одиннадцать часов, мы стоим на твёрдом насте. А, он – давил мокрый, подтаявший за день, снег. Проваливался в него на семь сантиметров… Смотри, как он пальцы расширял, чтобы глубже не проваливаться! Значит – шёл по размягчённому за день насту, под вечер… А, за ночь, эти следы замёрзли. И теперь – они такие ледяные.