Михаил Немо - Либертанго

Худшее, что могло произойти – оказаться в паре с «неправильной» девушкой. Когда в напарники доставался «неправильный» парень – слишком ли сознательный и рвущийся соблюдать букву инструкций (ходить до утра по общаге кругами), или же болтун и зануда – это можно было перетерпеть. Но среди напарниц были такие, кого по-настоящему боялись: за шестичасовую смену она могла вымотать душу. Зато подобающая девушка превращала работу в праздник.

В тот вечер Макс патрулировал общежитие с Ципи – они любили работать вместе. Возможно, само имя наложило на внешность девушки отпечаток: «Ципи» – уменьшительное от «Ципора» – значит «птица». Она и вправду напоминала довольно милого цыпленка: полтора метра ростом, круглые очки, волосы в хвостик.

Ближе к ночи по рации сообщили, что некие студентки нашли возле двери «подозрительный предмет». Тот оказался непрозрачным пластиковым мешком ростом почти с Ципи, наполненным чем-то угловатым.

– Это не наше, – встревоженно поведали девушки. – Понятия не имеем, откуда оно взялось.

Макс с сомнением оглядел мешок и рефлекторно пнул.

– Ой! – сказала Ципи.

Макс взвесил мешок в руке.

– Мусор, – безапелляционно заявил он. – Не ваше, значит, соседи подкинули: лень выносить было.

В этом Макс ошибался: мусор подкинули им самим . В ближайшем выпуске университетского ежемесячника «Валаамова ослица» появился фельетон, из которого явствовало, что журналистская попытка проверить эффективность охраны кампуса вскрыла вопиющую некомпетентность и безответственность. В частности, «двое клоунов» вместо того, чтобы вызвать специалистов, принялись пинать «вероятное взрывное устройство» ногами. Имена, к счастью, не назывались, и начальство спустило историю на тормозах: наказать виновных означало бы поднять вокруг инцидента дополнительный шум.

Иврита для общения Максу уже хватало: с Ципи они болтали на любые темы, дурачились, сплетничали, а ближе к утру разговор обычно закручивался вокруг еды – для возвышенных тем сил не оставалось. Расположившись на ступеньках внутри одного из корпусов, они вспоминали различные яства.

Договорились до того, что решили как-нибудь сходить в ресторан. Ципи родилась и выросла в Иерусалиме, так что у нее имелись любимые места. Это превратилось в традицию: время от времени они выбирались поужинать, всякий раз в другой ресторан – итальянский, французский, аргентинский… Отношения их носили сугубо платонический характер.

Еще в патруле работала Карина. Она приехала из Вильнюса и училась на подготовительном отделении. Карина не подвергала сомнению авторитет Макса и без споров следовала за ним, будь то комната друзей или иное подходящее, чтобы скоротать рабочее время, место. Если соседки-израильтянки не было дома, они могли пойти к Карине, и тогда она угощала его каким-нибудь из своих фирменных блюд.

Карина была веселой и в его вкусе: длинные черные волосы, чуть заметная полнота. Одной теплой ночью они лежали на траве, хоронясь от начальства в закутке между корпусами. Светили звезды, и, пресытившись разговорами, Макс с Кариной поддались поэзии момента… Эх, Вася, Вася!

Впоследствии ни он, ни она больше не делали шагов друг другу навстречу. У Карины (казалось Максу) имелись свои резоны. Для себя же он рассудил, что случайная связь – одно, а постоянная – много больше, чем одно. (Судьба же как раз вознамерилась убедительно продемонстрировать, что случайностей не бывает, а случайных связей – подавно.)

Максу не терпелось поскорее закончить учебу и выплыть на широкие воды жизни, где больше не придется учиться, работать ночами, жить в комнате с соседом, питаться чем попало, испытывать недосып и нехватку денег.

Он сдавал сессии, переходил с курса на курс, продолжал встречаться с Мариной. Но ее время не ждало: уговоры жениться стали перемежаться упреками в том, что она потратила с ним свои лучшие годы…

Среди ровесников Макса имелись женатые. Были и такие, кто хотел жениться – не на конкретной женщине, а вообще. Этого Макс не понимал в принципе, подобное желание виделось абсурдным. Умозрительно он допускал ситуацию, когда настолько привыкаешь к человеку, что в жертву привычке отдаешь жизнь. В таких случаях привычку переименовывают для оправдания в «любовь», чтобы через достаточно краткий срок моральной и бытовой взаимообязаловки убедиться, что любовь путать с привычкой не стоило. Что же касается любви как таковой (Макс не отрицал возможность любви , что бы это ни значило), женитьба представлялась вернейшим способом заморить ее на корню.

Такой, как есть, Марину он уже не устраивал, ей требовалось «будущее». Но обоюдная привычка пересиливала, и эта связь тянулась, радуя всё меньше. Входя в положение подруги, Макс намекал, что с ее стороны благоразумно будет подыскать иную партию, поскольку перспектив у них нет.

Наконец он окончил учебу, получил степень бакалавра, и его призвали в армию (все эти годы он пользовался отсрочкой для студентов-репатриантов). Мир предоставил двоим естественную возможность завершить отношения.

В таком ракурсе – снизу и сбоку – верблюжья колючка уже не выглядит однородным ковром. Скорее, лоскутным одеялом. Оказывается, там, где отдельные группы колючих кустов соединяются в единое покрывало, проходит своего рода извилистый шов – в нём колючка помельче и пореже. Ползти вдоль этого «шва» не так больно, зато путь выходит длиннее.

До конца остается много, метров пятьдесят – до веревки, натянутой меж двух колышков. Но о конце пути думать сейчас не время, конца может и вовсе не быть: командир, сука, непредсказуем. Поэтому правильнее сосредоточиться на текущем моменте.

Каждый метр – да какое там! – каждый сантиметр этого пути тернистого с боем дается. Макс ползет, сжимая в руках автоматическую винтовку М-16, попеременно загребая: справа – прикладом, слева – запястьем с обернутым поверх часов (чтобы не бликовали на солнце) широким брезентовым чехлом. Руки с грехом пополам защищены: приклад и брезент принимают шипы на себя. Туловище тоже прикрыто: разгрузочный жилет не проткнешь. А вот дальше – хуже. Ноги: при малейшем движении в мягкую плоть вгоняются десятки шипов, и столько же из нее выходят. Хуже всего – в паху. Если б только заранее знать, надел бы все свои трусы, одни поверх других – все без остатка! А так – словно ерзающий терновый венок на гениталиях, не растерзал бы в клочья. Лучше об этом не думать. Лучше – о постороннем.

Вон Йоси – рядом волочится, стенает в голос. Тезка его – ветхозаветный Иосиф – вообще во рву связанный валялся, где-то неподалеку. Тоже стенал, наверное, не прекращая, пока свои же братья его арабам не продали. За двадцать сребреников. Это после подорожало…