Алекс Мессенджер - День 29-й. История мальчика, который выжил после нападения гризли

Если бы не резкий свист крыльев крачки, случайный ветерок и журчание бегущей воды, тишина держала бы нас в плену. Это была не та душная тишина, что бывает в замкнутом от внешнего мира пространстве. Тишина в северной пустыне – истинное звучание необъятности. От него я чувствовал себя маленьким и незначительным. Мне казалось, я заглядываю в пещеру. Глубокая, темная, таинственная, она словно не имеет конца или в любой момент рискует обрушиться. Подобное чувство я уже испытал раньше в бореальных лесах северной Миннесоты, где на меня обрушились звуки всей экосистемы, неустанный гул, почти неразличимый человеческим ухом. Сначала это ощущение было ошеломляющим, даже дезориентирующим, но постепенно я привык к нему и стал чувствовать себя комфортно. На бескрайних просторах Северо-Западных территорий ощущение приобрело новый масштаб. По мере того как я привык к этому, меня всегда удивляло, насколько естественно приходило ощущение места, бесконечно более старого, чем я, более значительного, чем я. Может быть, именно поэтому я и выбрал этот поход.

Мы гребли вниз по течению, проходили озера, огибали скалы, преодолевали небольшие пороги, и вот, наконец, добрались до озера, где решили остановиться на ночь. Там поднялся ветер. Когда с неба ударила молния, мы повернули к берегу. Через несколько минут мы с трудом пытались поставить палатки, деревья вокруг нас сгибались под порывами плотного ветра, а песок обжигал лица, как мокрый снег. Палатки хлопали и бились на ветру, словно громадные воздушные змеи, когда мы пытались ухватиться за их углы и загнать шпильки в грунт. Я представил себе, как палатка вырвется у меня из рук и улетит в озеро или вообще исчезнет в небе. От такой картины я вздрогнул и постарался загонять шпильки поглубже.

Поставив палатки, мы побросали туда спальные мешки и одежду, подальше вытащили каноэ на берег и уложили под них наши почти пустые рюкзаки. Уверенные теперь, что все вещи будут в безопасности, как в бункере, мы укрылись в палатках. Это было 4 июля [8] 4 июля – один из главных национальных праздников в США – День Независимости. 2005 года, и пока мы сидели, прислушиваясь к шуму ветра и дождя и раскатам грома, я думал о друзьях и семье дома – ведь они там смотрели совсем другой фейерверк. Наша палатка дрожала, а я думал о густой зеленой траве на невысоких холмах, мягком ворсе расстеленного на земле пледа для пикника, слышал коллективные «ох!» и «ах!» и представлял себе подсвеченные огнями фейерверка лица.

Наша палатка озарилась бледно-желтым светом, затем раздалось громкое « бах!». Гром и молния грянули в одну и ту же секунду. Должно быть, молния ударила в дальний берег. Мечты о доме быстро рассеялись, и я повыше подтянул ноги на спальном коврике, чтобы уменьшить площадь контакта с почвой. Так мы и сидели, ожидая, когда пройдет буря.

Ветер постепенно утих, а потом и дождь прекратился. Я выбрался наружу и увидел вечернее солнце, пробивающееся сквозь отступающие грозовые тучи. За нашей стоянкой параллельно берегу тянулся длинный извилистый гребень. Я не заметил его раньше – гладкий склон из гравия, поднимающийся к узкому гребню. Он казался тут странно неуместным, будто изготовленным на заказ. Это место напомнило мне велосипедную дорожку, по которой я множество раз ездил в детстве, – заброшенные железнодорожные пути, которые были преобразованы в многоцелевую тропу. Она петляла над болотом и шла через густые леса к западу от Миннеаполиса до маленького городка Эксельсиор. В жаркие летние дни хорошо бывало прокатиться на велосипеде шесть с половиной километров до кафе, где подавали лучший охлажденный кастард [9] Кастард – популярный американский десерт из сладкого заварного крема (из яиц и молока). во всем штате.

Как и велосипедная дорожка, гребень позади нашего участка был, насколько я мог видеть, везде одинаковой высоты – все тот же крутой склон, поднимающийся от самого берега. Это был эскер, след древней ледниковой реки, первый, что мне довелось увидеть. Когда лед растаял, осадочные отложения со дна одной из этих голубых рек остались на земле, образовав огромную змееподобную насыпь. Эти вздувшиеся вены и артерии, оставшиеся от ледникового периода, разбросаны по всей северной части Канадского щита. На наших картах эскеры были представлены маленькими параллельными метками, похожими на ряды деревянных шпал, как будто изображавших длинный извилистый железнодорожный путь, который так никогда и не был проложен. Северная Миннесота также усеяна следами ледников: отступая, они вырезали в материковых породах округлые углубления и холмы, оставили валуны размером с дом и тысячи озер, расположенных на карте параллельными штрихами, словно процарапанными когтями гиганта. Но эти процессы, оставившие неизгладимые следы на ландшафте, закончились давным-давно и казались чем-то абстрактным, неким интеллектуальным умозаключением. А этот эскер меня просто очаровал. Вода, текущая по каналу, который сам сделан изо льда, кажется изменчивой, существование даже мощной реки непостоянно и может закончиться, стоит только температуре измениться на несколько градусов. Здесь же передо мной была извилистая линия древней реки, полная изгибов и древних суводей, а камни и валуны, когда-то захваченные ее потоком, теперь стали постоянной частью пейзажа.

Взобравшись на эскер, я увидел широкую переливающуюся гладь озера, бледно-розовое солнце и темно-серые, как сталь, оттенки отступающей грозы. Вечер был чудесный. С момента выхода на маршрут на озере Уолдайа мы шли на веслах среди казавшихся бескрайним морем кустарников, елей и пихт, образующих тайгу северной части Канадского щита. А это озеро, с его эскерами и песчаными пляжами, отличалось от прочих, которые мне довелось видеть. Земля казалась особенно древней, как никогда раньше. Небо казалось больше, вода холоднее. Мы словно попали в прошлое.

В течение следующих нескольких дней мы шли дальше по реке, привыкая к характеру русла, к течению, к тому, как вода омывала скалы, к тому, что нам видно и что не видно, к тому, на что мы способны как гребцы по одиночке и что нам по силам вместе с партнером по каноэ. Каждый день мы меняли напарников, поэтому каждый из порогов оказывался иным, как из-за его уникальных особенностей и скальных образований, так и потому, что команда каждого каноэ менялась день ото дня.